Лилея

— Десять лет — срок, значит, такой, — долги, сказывают, на всём были, а в доме ни гроша. Вот дохтур голову готов был прозакладывать, что князь-то помрёт, ну, а княжна, вестимо, красавица, — тогда ей шестнадцатый годок шёл, теперь небось 23 аль 24; жена моя и посель при ней в прачках состоит, так все ихные дела знает, так, значит, расчёл, что в десять-то лет, авось, замуж выйдет, вот и продали они лес, опять и сад фрухтовый, ну, значит, все угодья на пользование, то бишь, не разорять, не вырубать, не охотиться, ни-ни, разве силками да капканом, а через десять лет — шалишь, — в собственную волю покупателя, хоть выжги всё кругом, хоть с грунтом продай. — мужик снова засмеялся и покрутил головой. — Князь-то старый возьми да и выживи, значить, на поправку; княжна-то круг его и просвету не видит, о женихах и не в помине, а года-то идут; мы и то счёт ведём, — теперь семь протекло, ещё три годочка — и што тут будет, што будет! Народ аховый; кулак да маклак, своё подай, — у живого из горла выдерут, — вот оно как! А князь — не в слухе и думать не хочет, откуда деньги идут… Лошадь у него любимая «араб» есть такой. «Не продавать, — говорит, — да и только», — а как тут не продашь? — душу заложить готовы были, как его подымали с одра-то болезни, за границу на два года возили, да и здесь-то, и ванны, и фельдшера — в дежурстве; што ни што, ну вот дохтур сам и купил этого самого «араба»; время от время и проведут его перед окном князя, — «Тут, — мол, — окромя конюха никто и на спину не садится», а где там! Всего пару шведок под экипажи держат. Смешно, право… княжна-то что лист трясётся, что сторож караулит отца, как бы что не узнал.

С тяжёлым сердцем Горденьев вернулся к обеду князя, в его «Раздольное»; — мужик возница приподнял перед ним завесу, — два-три вопроса в городе — шире раздвинули её — и он понял тайну красавицы княжны; гордые глаза, в которых вдруг мелькало выражение ужаса, её бледное лицо с внезапным румянцем, то стыдливо нежным как отблеск зари в перламутровой раковине, то густым и жарким как зарево пожара.

После обеда, на террасе, выходившей в густой, душистый сад, собралось небольшое общество.

Из города приехал Андрей Андреевич Каргин, — красивый, статный брюнет, к удивлению Георгия Алексеевича, оказавшийся не старше 30 лет, с ним другой доктор, уже старик, живший на покое в своём имении, успевший вовремя сойти со столичной сцены. С чином генерала, со звездою и хорошим состоянием он доживал свой век в деревне с женою и внучатами от умершей дочери, изредка, по просьбе Каргина, он навещал князя и играл с ним в trente et quarante. Княжна по-прежнему своею грациозной, как бы скользящей походкой входила и выходила, за нею Настя бесшумно вносила фрукты, чай, печенье и воды, — вина, несмотря на двукратное приказание князя, не подавалось… Ему абсолютно запрещено было доктором пить, — и княжна не решалась соблазнять его видом так любимых когда-то портвейнов и хересов, теперь их заменяли домашние фруктовые воды, и погреб, «по словам» княжны, был заперт до выздоровления князя, когда ключи от хранилища старых, выдержанных вин будут снова переданы ему. Горденьев невольно любовался чистым овалом бледного лица, глазами гордыми и нежными. Видя первый раз графа, она глядела ему в лицо честно, прямо, без особой сдержанности, предписываемой благовоспитанностью, без улыбки или той лживой индифферентности, рассчитанной холодности, составляющей обыденный арсенал светского кокетства. Просто, невинно она повёртывала к нему своё милое личико, как только он заговаривал с нею, — и также естественно молчала, причём глаза её принимали выражение глубокой, затаённой думы.

Когда хозяйственные распоряжения были все сделаны, и князь погрузился в игру со стариком доктором, Лилея вынула из кармана белую полоску вышивки и как утром погрузилась в работу, тоненькие пальчики мелькали, поблёскивал золотой напёрсток, иголка ритмически поднималась и опускалась.

— Что это вы шьёте, княжна? — и доктор Каргин сел с нею рядом.

— Воротничок; я очень люблю английское шитьё.

— А лихорадки не было? Можно ваш пульс…

— Право, я здорова, и пульс, наверно, хорош, — улыбнулась девушка и как бы после мгновенного колебания протянула руку.