Нет. Она не верила никому и ничему, даже этому капеллану с его благочестивым затхлым духом. Она верила лишь в то, что произошла какая-то ошибка. День клонился к ночи, и она не должна здесь быть. Она должна ехать в телеге по разъезженной просеке на ферму «Грачевник», видеть, как над прудом загорается первая звезда, знать, что скоро она окажется в своей уютной кроватке, что ей подоткнут вязаное одеяльце и что мягкие губы Нелли оставят на ее щеке поцелуй перед сном…
Она помотала головой. Она думала, капеллан рассердится. Ей вспомнилось, как викарий из Свэйти иногда бил кулаком по кафедре и заявлял фермерам, и торговцам, и чеботарям, и пивоварам, и дояркам, и земледельцам, что те «погрязли во грехе». Но этот седовласый человек был все так же спокоен. Он просто встал, взял ее за руку и сказал:
– Ничего страшного. Я отведу тебя в дортуар. Как думаешь, могла бы ты сказать мне, как тебя зовут, чтобы мы нашли верную спальню? Скажешь?
Они поднимались по лестнице, и Лили сквозь тряпичные туфли ощущала, как холоден камень под ногами. Она тихо сказала:
– Меня зовут Мэри Уикхэм.
И некоторое время она была Мэри Уикхэм. Мысли ее занимала вышивка.
Она была «Мэри» в свою первую ночь в дортуаре, когда спала в одной кровати с девочкой по имени Бриджет О’Доннелл, которая напомнила Лили дрозда. Кожу Бриджет усеивали коричневые точки, глаза были беспокойными и умными, а коснувшаяся плеча Лили рука – мягкой, как крылышко птички.
Во влажной тьме дортуара Бриджет жалась к «Мэри» и рассказывала о своем приемном доме, из которого приехала сюда, – тот стоял в деревне Болдок в Хартфордшире и был наполовину жилым домом, наполовину бакалейной лавкой. Она сказала, что ее приемная мать, миссис Инчбальд, занималась домом, а ее приемный отец, мистер Инчбальд, занимался лавкой, а дети сновали от нее к нему и обратно, ускользали с занятий в домашней гостиной, чтобы поглядеть, как мистер Инчбальд взвешивает муку и сворачивает аккуратные бумажные кульки для чайных листьев, и мечтали потрогать кофейные зерна, которые привезли из Африки и пузатые мешки с которыми стояли по всей лавке и пахли чужими краями.
Бриджет сказала, что все в деревне любили их лавку и любили семейство Инчбальдов и что незнакомцы, бывало, покупали у них угощения и безделушки для детей. Она сказала, как все умалчивали о том, что она не родная в этой семье, пока однажды мистер Инчбальд не посадил ее на прилавок, не повесил на дверь табличку «Закрыто», не подошел к ней и не сказал, что ее всего лишь «одолжили» им в Госпитале для найденышей так же, как в банке «одолжили» эту лавку и дом, и что скоро придется вернуть ее обратно.
В этот момент Бриджет заплакала. Она сказала:
– Я не знала, что девочку можно «одолжить» тем, кого она считала своими родителями.
Она рассказала, что плакала по чудесному запаху кофе и по маленькому чердаку, где спала, покуда луна в маленьком окне поднималась все выше и выше и, совершая свой путь, говорила с ней, как с доброй подругой. Она плакала по воскресному жаркому из свинины и по гладильной доске миссис Инчбальд, под которой любила сидеть и слушать, как утюг шипит, скользя по юбкам и подъюбникам, и как миссис Инчбальд напевает мелодии из далекого прошлого.
Лили попыталась утереть слезы Бриджет рукавом своей ночной сорочки. Они слышали, как всюду в спальне плачут или горько всхлипывают другие девочки, и Лили сказала:
– Я думаю, что всех нас тут кому-то «одолжили» и ничего уже с этим не сделаешь. А теперь мы в плену.
– Мы можем сбежать, – сказала Бриджет.
– Я сегодня пыталась сбежать, – сказала Лили. – Меня поймал священник. Но мы можем попробовать завтра.
– Ты знаешь дорогу в Болдок? – спросила Бриджет.
– Нет, – сказала Лили. – Я не знаю, что такое Болдок.
– Наверняка туда ездит омнибус.
– Чтобы поехать на омнибусе, нужно заплатить деньги, а их у нас нет.
– У меня есть, – сказала Бриджет. – Я расскажу тебе секрет. Я спрятала в попе монетку в шесть пенсов. Мистер Инчбальд дал ее мне и велел спрятать в надежном месте. Это самое надежное место, какое я смогла придумать. Но я могу достать ее и помыть. Если только она сама еще не вывалилась.
Лили умолкла, задумавшись, каково это – прятать шестипенсовик ТАМ. А потом сказала:
– У меня тоже есть секрет. Меня зовут не Мэри, а Лили.