Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века

Гражданскую панихиду провели в Литературном институте, а потом в крематории. Урну с прахом вмуровали в монастырскую стену на Новодевичьем кладбище. Туда же Лиля попыталась перенести и прах Маяковского, даже написала об этом Сталину, но генералиссимус не ответил — был занят решающими схватками войны. Вообще идея перенести могилу Маяковского мелькала у Лили давно. Но она, видно, рассчитывала на план Мейерхольда, затеявшего грандиозный проект своего театра около Триумфальной площади — чудаковатое здание с угловой башней, куда предполагали вмонтировать урну с останками поэта. Над проектом театра уже корпели архитекторы, но тут Мейерхольд попал в немилость и был расстрелян, а урна поэта так и осталась в колумбарии Донского крематория.

Под некрологом Брика в многотиражке «Тассовец» подписался 91 деятель культуры — и это с учетом того, что многих не было в Москве — кто-то эвакуировался, кто-то воевал, кто-то погиб на фронте или умер от военных тягот.

Лиля долго не могла оправиться от потери. Галина Катанян вспоминала: «Эсфири Шуб (режиссер Центральной студии документальных фильмов. — А. Г.), которая к ней пришла после смерти Осипа Максимовича, она сказала: “Когда застрелился Володя, это умер Володя. Когда погиб Примаков — это умер он. Но когда умер Ося — это умерла я!”»[499].

Примерно то же Лиля писала сестре. О том же спустя три года она сказала Фаине Раневской. Актриса записала:

«Вчера была Лиля Брик, принесла “Избранное” Маяковского и его любительскую фотографию. Она еще благоухает довоенным Парижем. На груди носит цепочку с обручальным кольцом Маяковского, на пальцах бриллианты. Говорила о своей любви к покойному… Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю.

Я спросила: “Отказалась бы и от Маяковского?” Она, не задумываясь, ответила: “Да, отказалась бы и от Маяковского. Мне надо было быть только с Осей”. Бедный, она не очень его любила… мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому. И даже физически заболело сердце»[500].

Но у самой Лили тогда сердце болело только по родному Киситу-Ослиту. Не помогли даже утешения навестивших ее Арагонов. Когда в 1946 году в стране проходила послевоенная замена паспортов, в Свердловском загсе отказались без брачного свидетельства регистрировать ее как Лилю Брик; она задним числом выправила себе свидетельство о браке с Осипом, хотя могла бы записаться как Катанян — и никакой тебе головной боли.

Певица Татьяна Лещенко, которую вскоре погнали в лагеря за выдуманный шпионаж, вспоминала про тогдашние встречи с Лилей: «На ней было всё синее, на маленьких ножках изумительные туфельки из Парижа; умная она, и то, что она не врет себе, я ценю и люблю. Мы поехали с ней на Новодевичье кладбище к Осипу Максимовичу. День золотой, с ветерком, там тенисто и зелено, и трогательные анютины глазки на могилах. И еще цветы и цветы. Могилы на каждом шагу, тесно. В длинной стене с урнами стоит и урна “О. М. Брик”. Я вспомнила его с сожалением, что знала его мало и издали. Мы побыли недолго. Лиля вытерла листья примулы, стенку»[501].

Что ж, в те годы мгновенная смерть на воле, на пороге дома, где ждет любящая женщина, была подарком судьбы, и Осип Брик этот подарок получил.

Проститутка!

Еще в июне 1936 года Лиля писала Осипу:

«В тот день, когда мы уехали в Ленинград, Вася и Людм[ила] Вл[адимировна] (!!) поехали выступать в Горький. Я его предупредила, чтобы он был сдержаннее с Л. Вл. оттого, что сейчас очень большие алименты. Он обещал. Сегодня позвоню ему»[502].

Так язвительная Лиля предупреждала тогда еще примерного семьянина Катаняна не поддаваться кокетству старшей сестры Маяковского. Людмила и Ольга Владимировны всегда жили с матерью, замуж никогда не выходили. Маяковский же, по словам Лили, сестер, особенно старшую, не очень жаловал, и Лиле постоянно приходилось умолять его проявлять вежливость, писать им хоть изредка и звонить.

Часто, когда Людмила приходила в Гендриков, поэт запирался в своей комнате и не желал выходить — раздражался от ее присутствия, разговоров. Он считал ее не тонкой, не чуткой к стихам обывательницей. Сонка Шамардина вспоминала: «Как-то застала Людмилу Владимировну. Позвал меня к себе в комнату: “Не разговаривай с ней. Не задерживай, пусть уходит, а ты останешься”»[503].

При жизни Маяковского и в первые годы после его гибели сестры с грехом пополам терпели Лилю, но в 1937-м наступил абсолютный разрыв. Шесть лет прожить с «врагом народа» Примаковым и якобы ничего не ведать, ни в чем не быть замешанной? Невозможно.

Людмила Владимировна уже давно пыталась вклиниться в литературную работу Бриков, всячески рвалась внести свой вклад в подготовку братниных посмертных изданий. Еще в январе 1931 года раздосадованная Лиля записала: