Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века

«В первом ряду в толпе свиты сидела Людмила Маяковская. Я ее не сумел толком рассмотреть. Просто впечатление серенькой мышки. Когда я вышел на сцену, то слышал, как отбиравший нас артист-режиссер хвалил ей меня: интересное необычное чтение с учетом многообразия литературных жанров. Но не успел я продекламировать первое стихотворение, как услышал металлический, сухой, безапелляционный голос той, которую я легкомысленно принял за мышку. “Это — не Маяковский! Это — Достоевский!” То был безжалостный приговор председателя военно-полевого трибунала. Наступила всеобщая осуждающая тишина. Больше мне читать не дали. Я был с позором изгнан с первого тура. В том месте рассказа, где упомянут был Достоевский, Василий Абгарович прервал меня и сказал жене: “Это она вас имела в виду”. “Очевидно,” — ответила Лиля Юрьевна»[517].

Воронцов и Колосков, конечно, не успокоились и в 1968 году выпустили две громкие антибриковские статьи в популярнейшем «Огоньке»: «Любовь поэта» и «Трагедия поэта» (эту писал один Колосков). Лиля Юрьевна была раздавлена, а друзья, конечно, утешали. К примеру, молодой поэт Виктор Соснора, которого она опекала, писал ей:

«Я прочитал пасквиль в “Огоньке”. Туманные и пошлые намеки, рассчитанные на офицерских невест. Обыкновенный донос. Желтого цвета.

Не расстраивайтесь, пожалуйста! Даже я уверен, что Вы посмеялись над двумя болванами — и только. Полицейская пресса, подленькие статейки так или иначе являются. Когда клоуну больше нечем рассмешить публику, он плюет в небо.

Собака лает — ветер носит. Ветер дует — корабль идет»[518].

Но Лиля всё равно расстраивалась. Еще бы, ведь эти колосковы и воронцовы противопоставляли черному влиянию Лили светлое влияние Татьяны Яковлевой и всячески намекали, что это Лиля не пустила поэта в Париж в 1929 году. Буржуйка-белоэмигрантка неожиданно стала для цековских зоилов предпочтительнее собственной советской музы? Как же так? Кажется, в этом таился душок антисемитизма. Татьяна — «русская душою», а Лиля — еврейка. Конечно, русскому поэту лучше было бы с русской девушкой. Вот и Шкловский так полагал. Они с Дувакиным обсуждали:

«…В[иктор] Ш[кловский]: У меня такое впечатление, что вся эта диверсия с Лилей и так далее задумана…

В[иктор] Д[увакин]: “Огонек”?

В. Ш.: Да… по двум линиям. Первое: что вины у “товарища правительства” в смерти Маяковского нет. А виноваты… виновата еврейка и еврейское окружение.

В. Д.: И это тоже есть.

В. Ш.: Да. Вот для чего это сделано. Поэтому подчеркнуто, что Яковлева — русская женщина, мол, можно было бы и женить — всё было бы хорошо»[519].

(Воронцов и Колосков в «Любви поэта» подчеркивали: «Татьяна Алексеевна Яковлева была дочерью русских родителей»[520].)

Но Симонов — кстати, первый публикатор «Письма Татьяне Яковлевой» в СССР (стихотворение вышло в апрельской книжке «Нового мира» за 1956 год, там же было раскрыто, кому посвящено «Письмо товарищу Кострову») — и тут вмешался. Прочитав антибриковские пасквили, он стремительно написал письмо в «Литературную газету»:

«Говоря о стихах, посвященных Т. Яковлевой, авторы статьи пишут, что они “несут в себе новые настроения, новые интонации. В них нет той тоски, надрыва, проклятий, какие характерны для стихов, обращенных к Л. Брик”. Спрашивается, как можно всю любовь поэта, пронесенную им через целые тома стихов и поэм, пытаться свести к тоске, надрывам и проклятиям? Неужели в этом состоит вся суть лирики Маяковского, написанной до его “Письма Татьяне Яковлевой”? Литературной науки в такой трактовке — ни на грош. Элементарной объективности тоже. Уважения к памяти поэта еще меньше. Но зато много плохо скрытого озлобления по адресу Л. Брик, то есть по адресу человека, которому на протяжении многих лет были посвящены вершины лирики Маяковского и которого в своем предсмертном обращении к советскому правительству Маяковский назвал как члена своей семьи, первой, рядом с матерью и сестрами»[521].

Главред «Литературной газеты» Александр Чаковский печатать письмо Симонова отказался, Симонов напирал. В итоге Чаковский обратился за советом в ЦК, и оттуда подтвердили, что печатать не стоит. (Суслов тогда был секретарем ЦК, отвечавшим за идеологию, и был вторым по силе после Брежнева.)

После публикации «Любви поэта» Лиля, конечно, имела зуб и на Романа Якобсона — именно он вытащил на свет божий стихи Маяковского, посвященные Татьяне: опубликовав их в 1955 году в Бюллетене Гарвардской библиотеки, в 1956-м в нью-йоркском альманахе «Русский литературный архив» и факсимильно воспроизвел надписи поэта на подаренных Татьяне книгах и стихи на визитках, которые прилагались к каждому букету цветов (а цветы от Маяковского, как мы помним, приходили Татьяне каждую неделю в течение нескольких месяцев). «Я написала Роме, пусть порадуется на “Любовь поэта”, наш легкомысленный друг»[522], — фыркнула Лиля в письме Эльзе.

Когда же вышла вторая статья, «Трагедия поэта», Лиля совсем запаниковала и написала сестре: