Лилия и лев

«Дражайший друг, мы посылали гонцов на ваши розыски и поручили им просить вас, ежели только они вас встретят, прибыть к нам в Рим. Нам передавали, что они действительно обнаружили вас в Сиене, но не решились просить вас приехать повидаться с нами. Коль скоро неизвестно было, обнаружили ли они вас или нет, мы вам не писали, но ныне, раз мы знаем, где вы пребываете, просим вас поспешить с приездом к нам сразу же, как будет вручено вам это послание, и действовать строго секретно, ибо речь идет о королевстве Французском».

Почему трибун, выросший в таверне Трастевере, но утверждающий, будто он незаконнорожденный сын императора Священной Римской империи Генриха VII – а следовательно, брат по крови королю Иоганну Богемскому, – почему трибун, которого Петрарка прославлял за то, что он вернул Италии ее былое величие, почему Кола ди Риенци пожелал иметь беседу, причем безотлагательную и тайную, с Джаннино Бальони? Банкир ломал себе голову над этим вопросом всю дорогу, все те дни, которые ехал к Риму в сопровождении своего друга нотариуса Анджело Гвидарелли, которого он попросил отправиться с ним вместе – во-первых, потому, что, когда путешествуешь вдвоем, путь кажется короче, а еще и потому, что нотариус был малый с головой и прекрасно осведомлен обо всех делах банка Толомеи.

В сентябре над Сиенской равниной с небес еще льется тепло, и жнивье на скошенных нивах похоже на шкуру хищника. Это, пожалуй, одно из самых прекрасных мест на всем свете, создатель с предельным изяществом прочертил мягкую гряду холмов и щедро украсил ее богатой растительностью, среди коей как подлинный властелин царит кипарис. А человек сумел обработать эту землю и повсюду настроил себе жилищ, которые, начиная с княжеского палаццо и кончая самой убогой хижиной, равно наделены одинаковой прелестью и гармонией со своей круглой черепицей на кровле и стенами цвета солнечной охры. Дорога здесь не однообразна, она вьется, подымается, спускается к новым долинам, бежит через поля, расположенные террасами, между оливковыми деревьями, насчитывающими не одну сотню лет. Здесь, в Сиене, и бог и человек оказались равны в таланте созидания.

Но что за дела такие творятся во Франции, раз римский трибун пожелал иметь тайную беседу с сиенским банкиром? Почему он дважды делал попытку разыскать его и теперь еще срочно послал письмо, называя Джаннино «дражайшим своим другом»? Верно, готовится новый заем парижскому королю, а может, речь пойдет о том, чтобы выкупить французских вельмож, взятых в плен англичанами? Джаннино Бальони и не подозревал, что Кола ди Риенци столь интересуется делами Франции.

Но, допустим, что все это так, почему же тогда трибун не обратился к другим членам компании, к старинным банкирским домам, скажем к Толомео Толомеи, к Андреа, к Джаккомо, ведь они лучше разбираются в таких вопросах и в свое время ездили в Париж, чтобы ликвидировать наследство старого дяди Спинелло, когда во Франции закрывались отделения итальянских банков? Конечно, Джаннино рожден от матери-француженки, прекрасной, вечно грустной молодой женщины, образ которой запечатлелся в его душе с детских лет, когда они жили в обветшалом замке, в том дождливом краю. И разумеется, дорогой отец его, Гуччо Бальони, скончавшийся четырнадцать лет назад во время путешествия по Кампании... и Джаннино, убаюкиваемый мерной рысцой своей лошадки, незаметно осенил себя крестным знамением... Его отец в то времена, когда жил во Франции, был замешан во многих интригах дворов Парижа, Лондона, Авиньона и Неаполя. Был приближен королями и королевами и даже присутствовал на знаменитом Лионском конклаве...

Но Джаннино не любил вспоминать Францию именно потому, что там жила его мать, с которой ему так и не удалось повидаться хотя бы еще раз, и он даже не знал, жива она или умерла; не любил вспоминать также и потому, что, хотя, по словам отца, он был рожден в законном браке, все прочие члены семьи считали его незаконнорожденным, все эти родичи, с которыми он познакомился, только когда ему уже минуло девять лет, – с дедушкой Мино Бальони, с дядюшками Толомеи, с многочисленными двоюродными братьями... Еще долго Джаннино чувствовал себя среди них чужаком. Сколько же пришлось приложить ему стараний, чтобы стереть эту грань, чтобы войти в их круг, чтобы стать настоящим сиенцем, банкиром, одним из Бальони.