Лилия Лукина- Если нам судьба...

— Артамон Михайлович, вы сохраните жизнь сыну и жене, племяннику, Марии Сергеевне. А это стоит любых денег. Опасность действительно у порога, даже и не у порога, она в самом доме. Катька с Петькой сегодня ночью собирались поехать в город к отцу, но они не смогут взять лошадь. Значит, завтра надо ждать их отца. Он обязательно приедет узнать, почему их не было. Нам надо выиграть время. Послушаем, что скажет Добрынин о вашей ране, сколько времени вам на поправку потребуется, и будем потихоньку готовиться к отъезду. Через Баратов нам ехать нельзя, поэтому, видимо, придется на лодке переправляться на тот берег, а там уже либо нанимать, либо покупать лошадей.

— Тебе это, наверное, трудно понять, Андрей, но мне больше всего жалко библиотеку. Если бы ты знал, какие сокровища здесь собраны. Ладно еще, если бы нашлись люди, способные это оценить, так ведь на растопку пустят, на самокрутки. Кстати, ты кури, кури. Тебе же это думать помогает, сам говорил.

— Артамон Михайлович, а что, если книги какому-нибудь знающему человеку оставить на сохранение? — предложил Власов.— Хоть Мария Сергеевна и говорит, что это надолго, но не верю я, чтобы люди Бога забыли и совсем совесть потеряли. Не хочу я в такое верить.

— Том, а ведь Андрей прав. Может быть, имеет смысл поговорить с Добрыниным? Я его плохо знаю...

— Андрей, тебе действительно табак думать помогает! Мария Сергеевна, я Степана всю жизнь знаю. Это не только исключительно честный, но и всем, что он в жизни имеет, обязанный нашей семье человек. И я с ним завтра же об этом переговорю,— решительно заявил Матвеев и тут же спросил у Власова: — Андрей, а что ты Злобнову скажешь, когда он завтра придет?

— Не беспокойтесь, Артамон Михайлович,— улыбнулся тот.— Я найду, что сказать. Больше не сунется.

— Ну, что ж, тогда до завтра.

Проведя эту ночь, как и предыдущую, на диванчике в коридоре второго этажа, Власов поутру вышел во двор и увидел, что около конюшни стоят Катька с Петькой и мужик, такой же бесцветный, как и мальчишка. Их отец, понял Андрей и твердым шагом направился к ним. Увидев его, все трое замолчали.

— Здравствуй, Петр Петрович. За ребятишками своими приехал? Вот и ладненько, а я уж их собрался сам к тебе в город отвезти,— и, повернувшись к брату с сестрой, сказал: — Бегите собираться, нечего отца ждать заставлять!

— Мое почтение, Андрей... Простите, не знаю, как вас по батюшке,— робко сказал Злобнов.— Детишки-то мне сказали, что вы денщиком Артамона Михайловича будете.

— Егорович я. И действительно в денщиках при его благородии состою.

— Так вот, Андрей Егорович, нельзя ли сироткам здесь остаться? Голодно в городе, не прокормлю я их, да и опасно. Времена-то нынче смутные настали, а я все в работе, да в работе. Не угляжу я за ними, да и обидеть их там могут. Здесь-то, на отшибе поспокойнее будет.

— Нет, Петр Петрович, нельзя,— Власов решительно покачал головой.— Сам знаешь, что с провизией нынче плохо, самим бы прокормиться. Да и толку от них в доме мало, почитай, что совсем нет. Лошадка, чистое издевательство, а не лошадь, в хозяйстве одна осталась, так они, стервецы, наладились ее вечером брать да к тебе в город ездить. Где же это видано, чтобы прислуга на господской лошади разъезжала?

В ответ на слова Власова Злобнов-отец отвесил своим детям две звонкие оплеухи и заорал:

— Ах вы, мерзавцы, так вы без спроса лошадь брали?! А мне что говорили?! Что барыня дозволила? Врать мне вздумали?!

— Папка, да ты же сам... — начал было Петька, но отец отпустил ему еще одну затрещину.

— Не смей отца перебивать, сопляк неумытый! — И, делая вид, что с трудом берет себя в руки, Злобнов опять с умоляющей интонацией обратился к Власову: — Андрей Егорович, слезно вас прошу, походатайствуйте перед Артамоном Михайловичем, чтобы дозволил им остаться. А если своевольничать задумают, так вы уж поучите их, как следует. Хотите ремнем, а то здесь и крапива есть, я покажу где. Цельные ее заросли там, и хорошая такая, жгучая — страсть. Уж вы явите милость, походатайствуйте.

— Никак нельзя, Петр Петрович. Понимаю я тебя и сочувствую, только помочь не смогу. Самим бы Бог дал продержаться. Ранение у его благородия больно серьезное. Он, конечно, крепится, не хочет свою немощь жене и теще показывать, да я-то знаю. А доктор Добрынин, к которому я вчера ездил, такую плату за лечение заломил, что уму непостижимо. Ладно был бы человек серьезный, в летах, а то ведь мальчишка совсем, молоко не обсохло, а туда же. А нам раньше зимы с места трогаться нельзя. Воздух тут у вас сухой да чистый, а в Петрограде слякоть сплошная. Доктор, который его благородие в столице смотрел, сказал, что раны там долго заживать будут, гноиться станут от сырости, и велел нам здесь до зимы жить, до самых холодов. Вот и рассуди, как нам здесь два лишних рта оставлять можно,— и Власов грустно посмотрел на Злобнова.