Лилия Лукина- Если нам судьба...

— Спасибо, теперь я знаю, где близнецов искать. Петр Афанасьевич, ведь кроме вас никто, наверное, так хорошо Матвеева не знает. Почему вы сказали, что пустое дело?

— Обиделись? — Донин улыбнулся,— Не надо, не расстраивайтесь. Дело совсем не в вас. Просто для него на свете существует только одна женщина — та, которую он мамулей называет. А все остальные — подсобный инвентарь, пусть и со всем уважением и галантностью, но души его они не заденут.

— Знаете, я почему-то уверена, что, как только я уеду, вы сразу же позвоните Матвееву и расскажете о моем визите, так ведь?

— Так, Елена Васильевна, так, и даже отказываться не буду — он ж мне не чужой.

— Ну что ж, спасибо вам, Петр Афанасьевич, еще раз. Если я вам за помощь деньги предложу, вы меня куда пошлете?

— А то сами не знаете? Вы женщина взрослая, и адрес этот вам хорошо знаком. А благодарить меня не надо. Когда у человека такое страшное горе случается, то его в жизни должны какие-то якоря держать. Лучше всего дети. Да не смущайтесь вы так, ничего лишнего вы мне не сказали, только сходство мальчишек с отцом в карман не спрячешь.

Душу Матвея я, видите ли, не задену, думала я по дороге в город. А зачем мне, спрашивается, его душа? Что я с ней делать буду? Да и сам он мне не нужен, как, впрочем, и никто другой. Умный мужик капитан Донин, а здесь ошибся: принял мой интерес к делу Матвея за обычный и вполне объяснимый интерес женщины к красивому и богатому мужчине. Ну, да Бог с ним.

Дома я накормила Василиса и, сварив себе крепкий кофе, села сочинять письмо Власову. Что-то удержало меня от того, чтобы написать о Матвее подробно. Я только, не называя его имени, сообщила, что это очень богатый и известный в Баратове человек, правда, не без греха — был когда-то судим за убийство, совершенное в результате превышения необходимой самообороны, но судимость давно снята, и сейчас он глава процветающей фирмы.

Уже отправив послание, я задумалась, почему я не написала всю правду,но так и не смогла в себе разобраться. Просто моя интуиция, которой я безусловно доверяю, сказала мне: «Молчи», и я ее послушалась.

Проснулась я довольно поздно, хотя могла бы поспать и еще, но Васька, который обычно по утрам приходит сверлить меня взглядом, намекая на завтрак, не добившись успеха, запрыгнул на диван мне в ноги, а когда и это не помогло, переполз поближе к голове и тихонько замурчал, взывая к моей совести. «Обжора!» — укоризненно бросила я ему, чем нимало его не смутила. И он, убедившись в том, что разбудил меня, стал сползать с дивана, как обычно, гармошкой — сначала опустил на пол передние лапы, сладко потянулся, перенося на них свой вес и вытянув задние, и наконец весь оказался внизу. Он важно и неторопливо двинулся в сторону двери и только перед тем, как свернуть в коридор, обернулся на меня: «Ты что же, еще валяешься?».— «Ох, и разбаловала я тебя, Василис»,— думала я, накладывая ему для разнообразия сухой корм.

Несмотря на насильственное пробуждение, настроение у меня было прекрасное — наконец-то в деле появилась ясность. Приободрившись под прохладным душем и приведя себя в порядок, я чуть ли не вприпрыжку отправилась на кухню, чтобы за чашкой кофе распланировать свой день. А собственно, чего его планировать? Просто нужно съездить в Воронью слободку, которая находится в Привокзальном районе нашего города, и поговорить с теми, кто помнит Матвея, а там и до близнецов рукой подать.

Воронья слободка — название совершенно неофициальное, но к нему все давно привыкли. На самом деле это два стоящих углом друг к другу длинных дома, которые когда-то давно выстроило для своих рабочих управление железной дороги под коммунальные квартиры — в те времена и они были за счастье. Первоначально дома были заселены всеми подряд, в одной квартире могли жить слесарь, инженер и машинист, потому что все равны, любая работа почетна, и все остальное в этом духе.

Но со временем те, кто поприличнее, иначе говоря, кто не пил и нормально работал, получили отдельные квартиры или построили кооперативы. А в доме остались или те, кто не мог уйти, потому что не было денег на другое жилье, или человеческое отребье, которое все здесь устраивало: всегда находились собутыльники, в любое время дня и ночи можно было найти выпивку и женщину, погорланить песню и подраться. Освободившиеся из заключения люди, которые устраивались на железную дорогу рабочими по ремонту путей и получали в этом доме комнаты, приносили с собой дух уголовного мира.

Этот водоворот человеческих пороков затягивал все новые и новые жертвы. Выросшие здесь дети, не зная другой жизни, шли по стопам родителей: девочки рано становились вокзальными проститутками, а мальчики с детства воровали по мелочи, пока, повзрослев, не попадались на чем-нибудь более серьезном. То, что Матвею удалось вырваться оттуда, было чудом.