Лилобус

Она отпила из бокала пива и скорчилась.

— Сначала всегда противно, а дальше вкус отличный. — Она изобразила подобие улыбки.

Мики сглотнул.

— Это недоразумение, только и всего. Обычное дело: люди ссорятся, потом мирятся.

— Да нет же, мы не ссорились, даже не спорили ни о чем.

Мики вспомнил, что близнецы говорили: никто не ругается, когда он дома.

— Ладно, вы не поладили, это бывает — но со временем-то все утрясется, так? — теперь он почти упрашивал.

— Нет. Расскажу тебе все по порядку. Никто не ругался. Тогда еще, в начале лета, было дело: мне казалось, он весь на нервах, чуть что не так — голову откусит, а он считал, что я сама такая. Даже дети заметили.

— Так что случилось?

— Если честно, понятия не имею. В любом случае, летом все было замечательно; как ты и сам знаешь, в магазине отбоя не было от покупателей. Он очень уставал, но ссоры прекратились, и малыш, наконец, стал поспокойней — ведь в первые несколько недель, ты знаешь, они такие чертенята; в общем, мы ни бед ни забот не знали. — Она притихла и уставилась куда-то невидящим взглядом.

Мики молчал.

— Мики, ешь рыбу с картошкой. Можешь слушать и есть.

— Нет, не могу.

Она взяла тарелку и поставила в духовку на самую нижнюю решетку.

— Тогда потом съешь. Все выяснилось как раз сегодня, и если бы я не вернулась, ничего не знала бы. До сих пор. Узнала бы только через неделю, когда весь Ратдун уже был бы в курсе.

— Бога ради, скажи, наконец: в курсе чего?

— Он ушел к Эйлин Уолш — помнишь, к той, которая слишком хороша собой, чтобы торговать жареной картошкой — не зря так люди говорили. Такой вот у нее был замысел. Умно, не правда ли. — Голос ее не дрожал, но глаза странно блестели.

— Вряд ли у них все серьезно. У него просто помутился рассудок, но это пройдет. То есть, куда они поедут, на что будут себя содержать? И как он посмел бросить тебя с грудным ребенком на руках, и со всей семьей?

— Он влюбился в нее. Понимаешь: влюбился. Как мило, правда? В меня он не влюблялся; он меня, конечно, любил, но это, видимо, не одно и то же.

Мики встал, но не нашел, чем занять себя, и снова сел. Мэри продолжила свой рассказ.

— Я собиралась в город. Туда все время по пятницам кто-то едет и может подвезти, а мне много чего надо было купить для магазина — не из того, что мы у поставщиков заказываем, а всякую ерунду: большие пепельницы, например, и пару банок ярко-красной краски для оконных рам — мы собирались окна красить, представляешь, чтобы они сочетались с цветами герани. Короче, вот что случилось: помнишь старушку миссис Кейзи, которая недавно научилась водить машину? Она согласилась меня подбросить. Но только мы миновали гольф-клуб и выбрались на дорогу, мотор забарахлил, зафырчал, зачихал, и стало ясно: все, мы приехали.

Ну вот, подумала я, прощайте покупки. Но миссис Кейзи такая славная женщина, как ее огорчишь. Я сказала: все что ни делается, все к лучшему, в город можно съездить и на следующей неделе, а у меня теперь будет время испечь яблочный пирог, чтобы порадовать Мики.

Мики ощутил огромный ком в горле.

— И я велела ей ждать Бреннанов, потом зашла к ним в гараж и попросила приехать на выручку.

Мэри сделала еще глоток.

— День был чудесный, я собрала букет полевых цветов — нарвала по дороге с живых изгородей. Возвращаюсь и вижу: Билли сидит за столом, а кругом целый ворох бумаг. Я обрадовалась, потому что думала, что его не будет весь день. Говорю, как здорово, пообедаем вместе — сто лет уже так не обедали, — и замечаю, что на двух листах написано: «Дорогая Мэри», — и дальше только две-три строчки. Но я по-прежнему ничего не заподозрила, и пошутила даже: «Объясняешься в любви? По-твоему, я еще не стара для таких писем?» На самом деле, я решила, что у него вдруг появилась свободная пара часов, и он сообщал мне в записке о том, что был дома.

— Мэри, какой ужас, — сказал Мики. Только теперь он начинал верить, что все это правда.

— Что самое жуткое, он разрыдался. Расплакался, как ребенок. Я от страха чуть не умерла: Билли Бернс — и слезы. Бегу к нему, хочу обнять, а он не дается. И все ревет, как малыш, у которого режутся зубки, а я ему: тише, тише, отец услышит. Маленького я оставила у соседки, но ваш отец в это время спит, и он тоже мог испугаться до потери пульса. И тогда он сказал про Эйлин, что она ждет ребенка, ну и все остальное.

Повисла тишина, только тикали часы, и негромкий храп старика доносился из задней комнаты.

— Он сказал, что ему не хватало духу объясниться со мной лично, поэтому он решил оставить письмо. Я говорю, незачем уезжать так скоро — ты, разумеется, можешь остаться, и мы обсудим, что делать дальше. А он ответил, что слов и так сказано слишком много, в этом вся беда, и он уходит.

Мики большой ладонью беспомощно погладил Мэри по плечу.

— Чудной был разговор, и что странно: никто не повышал голоса. Я не обзывала его мерзавцем, и он не кричал, что терпеть меня больше не может, потому что я старуха и зануда.

— Да такое подумать нельзя! — выпалил Мики преданно.