Лилобус

— Часто и не очень, когда как. Наверное, теперь, если бы мы встретились, не знали бы, что друг другу сказать.

— А кем он работает? Или он уже на пенсии?

— Кто? Эндрю? Ему столько лет, сколько и тебе. Очень надеюсь, что он еще не на пенсии, — похоже, Джуди эта мысль позабавила.

— Нет, я о твоем муже. Я не знал, кто у тебя — сын или дочка. — Руперт почувствовал, что открыл дверь, которую так запросто не закроешь.

— И сын, и дочка — Эндрю и Джессика… Эндрю и Джессика.

— Красивые имена, — тупо сказал он.

— Да, красивые имена, мы их сто лет выбирали. Нет, я понятия не имею, работает ли Джек Хикки, или его тело валяется в какой-нибудь канаве, и полицейские ворочают его палками. Не знаю, нашел ли он работу в Калифорнии или сидел на шее у брата. Меня это не волновало. Честно, я и думать о нем не думала. Понимаю, может показаться, что во мне говорит дух противоречия — но как ни странно, я теперь едва помню, как он выглядел, а до этой самой минуты и не пыталась представить, какой он стал в старости. Наверное, потолстел. Чарли, его старший брат, душевный малый — видела его только на семейной фотографии, но помнится, был толстяком, и родители тоже.

Руперт на минуту умолк. Это жуткое равнодушие его потрясло. Можно понять ненависть или даже горечь, можно простить затаенную ярость или обиду. Но так говорят о человеке, о котором когда-то очень давно читали в газетах. Он умер или жив еще? Кто знает, кого это волнует? Теперь о других новостях.

— А дети… Эндрю и Джессика тебе пишут хоть изредка?

— Нет. Мы не должны общаться, так постановил суд.

Если ему суждено узнать правду, то сейчас или никогда. Руперт слегка наклонил голову и огляделся: может, кто-то подслушивает. Все в порядке: Ди крепко уснула, как-то странно изогнув шею, и эта жуткая Моррис тоже спит. Остальные сидят слишком далеко и, в любом случае, ничего не услышат.

— Суровое решение, — сказал он, забрасывая удочку.

— А на их взгляд, решение справедливое. Не забывай: когда-то люди считали, что вор, укравший овцу, вполне заслужил, чтобы его повесили.

— Тебя за это и судили? — улыбнулся он. — Ты украла овцу?

— Если бы все было так просто. Нет, я думала, ты знаешь, разве отец тебе не рассказывал? Я продавала наркотики — согласись, это похуже будет, — произнесла она с видом шкодницы. Не может быть, неужели она это всерьез. Он рассмеялся:

— Нет, правда, что ты натворила?

- Я тебе и говорю: торговала наркотиками. — Она говорила без гордости или стыда. Будто сообщала, какая была ее девичья фамилия. Руперт был глубоко потрясен.

— Ты меня удивляешь, — сказал он спокойным тоном, надеясь, что ему удалось спрятать эмоции. — Но это же было сто лет назад.

— В шестидесятых — не совсем сто лет назад. Представьте себе, не вы первые узнали о наркотиках — и в шестидесятые все это было.

— Я думал, только в Англии и в Америке. Не то что сейчас.

— И здесь тоже, разумеется, только не в массовых количествах, не для детей и не героин. Но продвинутая молодежь где-нибудь на танцах, или студенты колледжей, которые бывали за границей — те баловались, и я до сих пор считаю, что вреда в этом нет абсолютно никакого.

— У тебя травка была, да?

— Да, марихуана, амфетамины и немного ЛСД.

— Кислота? У тебя была кислота? — в его голосе звучало изумление, смешанное с восхищением.

— Руперт, у меня имелось все, на что был спрос — какая разница. Суть в том, что я торговала, и меня поймали.

— А зачем, скажи на милость, тебе это вообще понадобилось?

— Не знаю. От скуки, наверное. И доход был неплохой — не такой чтобы огромный, но все равно неплохой. Увлекательно к тому же: был шанс повстречать замечательных людей — а не чурок вроде Джека Хикки. На самом деле, я вела себя очень глупо, и заслужила все, что со мной случилось. Я часто об этом думаю. — На минуту она погрузилась в свои мысли. Руперт тоже с ней помолчал, и потом снова спросил:

— А ты долго торговала, пока тебя не поймали?

— Года полтора. Мы были на вечеринке и все там что-то выкурили, понятия не имею что именно. Мне страшно понравилось, Джек ничего не сказал, но когда мы вернулись домой, он стал вопить: если такое хоть раз еще повторится, то он сделает то, и не сделает этого.

— Значит, он отказался от курева?

— Э, ты не знаешь нашего Джека: он сделал вид, что затянулся, как все, но на самом деле сжал губы и ничего не вдохнул. Он был в здравом уме и вне себя от ярости. Неделю потом он читал мне нотации и в итоге выставил ультиматум: если я еще хоть раз притронусь к наркотикам, он увезет детей в Америку, и я никогда их не увижу, и ни один суд на свете… сам можешь продолжить — что представишь себе, все будет правда, он все говорил. — Руперт слушал, затаив дыхание. Джуди тихо продолжала.