Лилобус

А Джимми сейчас дома, наверное, пьет горячий кофе и читает «Айриш Таймс». Потом, быть может, пойдет в сад и пересадит растения — в сентябре можно пересаживать вечнозеленые культуры, если возникнет такое желание. Или займется музыкальным центром. Но только, пожалуйста, пусть не едет от скуки в город; пусть не встречается с кем-то за ланчем, выпивая и закусывая бутербродами с копченым лососем.

— Ты молодец, что приезжаешь домой, — вдруг сказала мать, словно прочла в его глазах тоску по настоящему дому. — Отец и правда очень рад, что ты с ним говоришь. Ты это видишь?

Джимми умолял не устраивать скандал — не ради этого он едет через всю Ирландию. Но Джимми не понять: скандалов никогда не было и не будет. Тогда, сказал бы Джимми, не надо замыкаться. Глупо тратить выходные так бездарно: если делаешь благородный жест, то делай его как следует.

— Да, ему, похоже, нравится разговаривать, — ответил Руперт. — А это его не утомляет?

— Нет, он всю неделю готовится, думает, что скажет. Иногда меня просит записать мысли или просто ключевые слова. «Вот о чем надо поговорить с Рупертом», — и я записываю. Он часто забывает, что хотел сказать, а тут, когда надо, все под рукой.

Руперт мрачно кивнул.

— Например, ты рассказывал, что вы в рассрочку продаете квартиры в панельных домах; ему было интересно, какая тут правовая основа. Он сказал, что в его практике ничего такого не встречалось. Но попросил меня записать только два слова: «Панельный дом», — и потом, на тех выходных, не смог вспомнить, что же хотел сказать.

— Понятно, — ответил Руперт, стараясь проявить как можно больше сочувствия, и опасаясь, что проявит недостаточно.

— Но зато, — взмолилась мама, — на этой неделе он в ясном уме, правда? Почти все понимает.

— Да, почти все. Правда. Он говорил про ваш дом, спрашивал, как бы мы описали его у нас в каталогах. Я пошутил на эту тему, и он даже улыбался.

Мама Руперта осталась довольна.

— Хорошо, он улыбается нечасто. Очень хорошо.

— Мам, а не отдохнуть ли тебе, пока я здесь? Съезди в город, наверняка тебе туда надо. Я могу посидеть с отцом, принесу ему, если что попросит

— Нет, нет, я хочу, чтобы ты отдохнул, — ответила она.

— Мам, серьезно, я ведь и так ничего не делаю. — Он пожал плечами. — Я запросто могу посидеть с отцом, а ты потратила бы несколько часов на себя. — Он сказал это из лучших побуждений, но понял, что слова его были истолкованы совсем не так.

— Ты же у нас бываешь только на выходных, — взмолилась она. — Зачем терять время. Я и потом могу съездить в город: миссис Моррис или юная Мэри Бернс, жена Билли, с ним посидит. Пока ты здесь, я не хочу терять ни минутки.

— Конечно, разумеется, — произнес он, ужаснувшись собственной черствости. Джимми ни за что на свете такую глупость не сморозил бы. Джимми принес бы жизнь и смех в этот дом. Джимми, о Джимми.

Потом был ланч — такой, какой может приготовить только мама. Это же надо: так долго топтаться на кухне, подсушивать хлеб в тостере, обрезать корочки, раскладывать ломтики сыра, нарезать помидоры — а получается все равно непонятно что — пища тяжелая и без витаминов. Если б только она разрешила ему готовить. Но с другой стороны, он ни разу об этом не просил. Будто выдал бы чей-то секрет, признавшись, что может приготовить им легкий и вкусный ланч в четыре раза быстрей. Сам виноват, как всегда.

Отец весь день мучительно пытался общаться. И Руперт мучительно пытался отвечать.

Иногда с ними за рукоделием сидела мама. Она часто шила что-то для своей сестры — та была замужем за викарием и продавала разные безделушки на приходских благотворительных ярмарках. Отец старательно собирался с мыслями. Так хотел угодить сыну, что вспоминал старые добрые времена, когда он только приехал в город и открыл нотариальную контору — тогда все было иначе, гораздо лучше. Раньше отцу бесед о прошлом вполне хватало, но теперь, казалось, он решил доказать гостю, что его интересует все то странное и непонятное, чем гость зарабатывает себе на жизнь. Весь день в душе Руперт стонал: «Папа, успокойся. Прошу тебя, отдохни, ладно? У меня нормальная жизнь и я желаю вам с мамой только хорошего, но все это бессмысленно. Нам уже не о чем говорить!»

Под вечер он ощутил, что больше не в состоянии этого выносить. Он сообщил, что обещал помочь Джуди Хикки, и пора бы к ней заглянуть.

— Храбрая женщина, Джуди Хикки — она двадцать лет гордо смотрит людям в глаза, — сказал отец на удивление твердым голосом.

— А почему бы и нет? — стал защищать ее Руперт. — Она уже понесла суровое наказание.

— И выстояла, не скрылась и не уехала. Переселилась в сторожку, хотя раньше была хозяйкой усадьбы.

— И у нее отобрали детей, — добавила мама. — Вот что самое ужасное.

— Да, ладно. Ну, я ненадолго.

Оказавшись на воздухе, он ощутил, что снова может дышать. Он миновал площадь и направился ко флигелю возле Большого дома.