Лиловые люпины

— Да она у тебя образованная, Тура! «Тура» — сокращение от «Натуры». Пускай, кому охота, смеются, но кто скажет, что Наташка — не натура, не характер? Всякий человек — натура, уверена, что ты, Никандра, тоже.

Именно так и должна была разговаривать фея — легко, вольно жонглируя словами и, когда надо, остроумно объясняя эту легкость.

— Простите, Элеонора Григорьевна…

Перебивая меня, Спичка вдруг вспыхнула, словно чиркнутая о невидимый коробок:

— Тура, что она натворила? Когда успела? — и, секунду понаслаждавшись моей растерянностью и ужасом, добавила: — Что это она у тебя каждый раз с извинения начинает?.. — Вспышка оказалась шуткой.

Я рассудила, что и верно, ничем еще не провинилась, кроме, разве что, тайного заглядывания в Спичкину спальню.

— Может быть, — обошлась я без извинений, — «Мези-Пиранези» у Наташи тоже так получилось, ну, как игра такая? Мурзик ведь не похож на Пиранези…

— Да она у тебя догадливая! Мурзик получает новое прозвище каждый день. Сегодня Мези-Пиранези, завтра, допустим, Муззи-Пуззи. Такая любовь у нее с Мурёшкой, просто съесть друг друга готовы. Знаешь, Турка, а ведь наша соседка через площадку, Нина Борисовна, в блокаду восемь кошек съела.

— Сволочь какая, — вырвалось у меня.

Но Спичка меня не одернула.

— Да она у тебя еще и к меньшим нашим братьям жалостлива! Только у Нины Борисовны ее Рудик как раз в блокаду родился, вот и приходилось кошек как-то превращать в молоко.

— И все-таки ты не обратила внимания, — упрямо гнула свое Наташка, — что все они оказались за то, чтобы меня сняли с поста комсорга!..

— Пост комсорга, пост комсорга, — передразнила Спичка. — Подумаешь, шапка Мономаха, престол британских королей!.. Отказалась же я от места завотделением.

— Ты сама отказалась, а меня сняли! — вскрикнула Наташка.

— Не откажись я, и меня бы сняли! Вон, Инга Давыдовна со второй терапии вовремя не отказалась, пошла на повышение, теперь еле-еле санитаркой устроилась на первую хирургию.

— Ну а Тома, Тома!.. — сердито настаивала Наташка. Казалось, ее раздражали поверхностно-легкомысленные намеки Спички. — Ведь Тома со мной как с последней двоечницей… и холодно так, по имени-отчеству.

— Очень подчеркнула? — быстро спросила Спичка.

— Не заметила. Я проводила голосование, сама себя снимала.

— Ваша Тома, конечно, про нас знает. Уж наверняка подчеркнула.

— Да что такого в Наташином имени-отчестве, чтобы подчеркивать? — не выдержала я всех этих непонятностей. — Наталья Ефимовна, что особенного?

— Она у тебя не читает газет? Радио не слушает? И ты ей не говорила, что я — врач? — На этот раз Спичка вспыхнула уже по-настоящему.

Тут только я начала догадываться, сопоставлять. И читала я, и слышала — и радио, и разговоры про кремлевских врачей, про преступную сеть «убийц в белых халатах». Но какое отношение имеет этот ужас к обыкновенному детскому доктору Спичке, к Орлянке, которой, оказывается, лучше из-за имени-отчества не быть на виду? То, на что намекала Спичка, — это ведь не сейчас и не у нас. Оно осталось где-то далеко, до революции, в страшной главе из «Белеет парус одинокий» или еще в жутких подробностях о фашистских лагерях смерти. Но чтобы Тома, какая-никакая, анаша училка? Спичка что-то путает! У нас в классе необычные имена и отчества считаются скорее оригинальными и заманчивыми, а фамилии вроде Дрот и Файн — просто разновидностью русских несклоняемых фамилий, лишенных привычных окончаний: ну, были бы, к примеру, Дротина или Файнова — кто бы вообще обратил внимание?

— Да пойми, не в одной Томе дело, мам, — сказала Наташка, — а в том, что все они, все, понимаешь, против меня единогласно!..

— А тут уже, Тура, сработал обыкновенный закон зависти. Ты отличница с первого класса, ты же и комсорг, не много ли?

— Зависти? Мне? Да я им никогда ничего плохого… — возмутилась Наташка. — Да и они мне тоже — никогда. Я думала, они меня любят, ну и я их.

— Бывает зависть, Турка, которая не капает по капельке, а выплескивается вся разом, одним швырком, в наиболее подходящий момент. Вот она и накопилась, вот она и выплеснулась, а момент для нее подставили Тома с Пожаровой.

Тут уж мне стало обидно за наших. Никогда они Наташке не завидовали, ни ей, ни другим отличницам. У нас принято было даже несколько пренебрежительное отношение к примерным пай-девочкам. Да и комсоржество — что интересного в этой нагрузке, чему тут завидовать-то? И не потому они голосовали против Наташки. Попросту поднялась одна рука, а за ней другие. Я сама это видела, а Наташка, должно быть, от расстройства не разглядела или Спичке не сумела пересказать как следует.

— Так вот я и говорю, — негромко, убедительно продолжала Спичка, — посиди-ка тихо, нечего тебе высовываться. А в тишине и уроки делать сподручней, и музыкой можно подзаняться, а то запустила, вот уже недели две не ходишь к Алле Вениаминовне.

Наташка, словно согласившись, молча собрала тарелки и вышла в кухню — мыть. Мы со Спичкой остались наедине.

— Простите, Элеонора Григорьевна…

— Снова-здорово?

— Ах да, простите за «простите». Но неужели вы и вправду не сердитесь на Наташу?