Лиловые люпины

— Оу, я действительно забыла, — продолжала Тома. — С вами ум за разум зайдет, гёлз. Жижикоува, марш в уборную, и пока не отмоешь с руки этот поузор, глаз не казать! Притоун какой-то… оубщежитие ФЗУ, — уже вяло доругивалась воспиталка вслед вываливающейся из каба Верке. — Чего доброго, этой девице еще взбрендится и на вечер явиться с таким рисуночком! Стыдоуба! Вернемся же к вечеру, гёлз. Его уже не оутменишь, он оубъявлен, приглашения кавалерам посланы. И поскольку случай с Файн энд Жижикоувой убеждает меня, что вы совершенно не умеете себя вести, уыслушайте несколько добрых соуветов. На вечере не рекомендую вертеться под носом у бойз, а доустойно стоять, пока не пригласят. Непременно захватить с собой носовые платки, чтобы в случае соплей не утираться рукавами. Во время танца держать между собой и кавалером дистэнс, не прилипать самим и не позволять прилипать к себе, это неприлично. После танца поублагодарить кавалера сдержанным кивком. Вот так, — показала она, утапливая жир подбородка в ярко-зеленом воротнике вязаной кофты. — И чтобы у меня никаких излишеств в оудежде и оубуви, и никаких этих часиков. Даже не все учителя носят часы, а тут, — она выговаривала это слово как «чуч», — в девятом-то клэссе! Юбка ниже коулена, каблучок низкий, ни малейшей крикливости. Одеться со вкусом, с чувством меры, главное — скроумно! — заключила Тома, поправляя на отвороте кофты громадного паука, коленчато растопырившего позолоченные ножищи и как бы бегущего по зеленому шерстяному лугу, на котором ярко желтели голова и брюшко этой брошки, сделанной из янтаря, но казавшейся наполненной мерзким насекомым гноем.

— А когда начало вечера? — подняв руку, несмело спросила моя Инка.

— Роувно в семь, — ответила Тома, — как любое мероуприятие, после конца уроков второй смены. Как и сегодняшнее роудигельское собрание, — не преминула напомнить она. — Вечер назначен на третьем этаже, в коридоре. Туда будет производиться транслэйшн ов мьюзик из школьной радиорубки. Только не воубражайте, гёлз, что вечер затянется, как в мужских школах, чуть не до одиннадцати! — Тома произнесла это со страхом. — Двух часов танцульки вам за глаза энд за уши! В девять Мария Андреевна приказала закрыть вечер.

9-I запереглядывался разочарованно. Только до девяти! Стоило столько ждать, так заблаговременно обдумывать платья, выклянчивать у матерей всякие мелочи! Нет, они решительно не считали нас за взрослых, при этом поминутно тыча в нос нашей великовозрастностью.

На возвышение к Томе поднялась Пожар. Она почти уже не хромала, — должно быть, Орлянкин бинт сделал свое дело.

— Позвольте несколько слов, Тамара Николаевна, — говорила Поджарочка на ходу, — я хочу сказать… о Плешковой Нике.

— Кто о чем, а вшивый о бане, — шепнула мне Галка Повторёнок, единственная, кроме Орлянки, не поднявшая руки по поводу вечера. Шепнула, как окажется через три дня, пророчески, словно все предвидела.

— Плиз, Пожароува.

— Уже очень давно, — Пожар равноправно встала рядом с Томой, — я прошу Плешкову написать для стенгазеты передовую статью к Восьмому марта, а она, представьте, ка-те-го-ри-чес-ки от-ка-зы-ва-ет-ся.

— Сказала — не могу! — пробубнила я мрачно.

— Вот, вы сами слышали, — горько бросила Пожар.

— Это ложь, Плешкоува, — начала Тома, — все знают, что ты отлично пишешь и свои поэмз, и проузу. Тебе давно пора доука-зать, что ты споусобна не на одни пошлые песенки и поздравления одноклэссниц с днем роуждения, но и на настоящее, общественно нужное произведение.

— Я еще не писала передовиц. У меня не получится.

— Брось// ты же такая// одаренная, — пришлепнула меня тремя бронзовыми шарами Дзотик.

— Правда, что тебе стоит? — плеснула медком Румяшка. — Напиши, дружочек. У тебя что ни стишок— прелесть, что уж говорить о прозе, — подстелила она пуху. — Напиши просто, по-человечески…

Хорошо им было отвешивать мне комплименты, не их заставляли. Я оглянулась на Инку. Она сидела пятнисто-красная, видно, тоже возмущенная этой конфетной принудиловкой.

— Не умею я, не справлюсь, — с тупым упрямством буркнула я.

— Не справишься? — словно обрадовалась Пожар. — Поможем! Не умеешь? Научим! Это же так легко! — И, откинув голову назад, в то время как вновь запылавший в ней МОЙ отдул вперед ее височные кудряшки, она заговорила вдохновенно: — Слушай, для начала: «Восьмое марта! В этот радостный день я проснулась раньше всех в доме и подумала — что бы такое сделать для мамы, чтобы сегодняшний праздник стал для нее еще приятнее? Я на цыпочках вышла на кухню, приготовила простой, но вкусный завтрак…»

— «Вымыла кастрюлю// из-под вчерашнего супа// чтобы маме// не пришлось// начинать с этого// такой день», — продолжила Изотова.

— «Хорошенько отмыла раковину и унитаз», — принялась было паясничать Бываева, но осеклась под взглядом Томы.

Не одобрила и Румяшка.

— К чему это, Лора? Мы серьезно! — И пушисто предложила: — Может, родненький, «подмела повсюду полы»?

— «А потом, — не могла все же уняться Бываева, — обмела потолки и вымыла со щелоком места общего пользования в квартире, потому что была наша коммунальная очередь»…