«Лимонка» в тюрьму

Утро выдалось солнечное, в затенённом дворике было ещё свежо. Часа через два нас вмяли в переполненный автозак. В стальном ящике было уже, наверное, за тридцать градусов. Потому что, когда меня подвели к нему, из открытых дверей в лицо пахнуло глухой парилкой. Запахом пота и горячего железа встретил нас автозак. Умявшись и примостившись кто на деревянных лавках-сидушках, кто стоя, как в автобусе в час пик, двинулись. Нас повезла судьба каждого в свою ячейку жизни. Каждого в свою камеру и каждого на своё место, в мощнейшей машине по перемалыванию людских душ под названием Башлаг…

Приезд в лагерь

Автозак медленно въехал в ворота. Нам в кузове слышно было, как тяжело, массивно они закрываются, с гулом и скрипом. Вот двери замкнулись. Теперь замыкаются с тяжёлым скулением засовы. Кашель собак, мат и редкий гогот конвойных. Будто в фильме про фашистов: сейчас откроются двери и с засученными рукавами солдаты вермахта будут выбрасывать нас, пленных, и потом отправят таскать камни, как в «Судьбе человека».

«Всё, дома, приехал, – подумал я, – ну теперь держись!»

За этими воротами мне предстояло просидеть два года, два месяца и неделю.

Конвойный открыл дверь и стал выкрикивать фамилии. Я сказал пареньку:

– Всё, прощай. Дай бог тебе.

– Удачи тебе, брат. Крепись, – ответил паренёк с тринашки.

Мы попрыгали с автозака, нас посадили на кортки, руки за голову. По очереди стали заводить с вещами в какую-то деревянную будку. Там мне приказали вытащить содержимое баула на стол. Гришкин спортивный костюм мне позволили оставить, как и зимнее нательное бельё. А вот также подаренную мне Гришкой джинсовку, потом футболку с Че Геварой, подаренную мне бандитом Максом Севером, и ещё некоторые вещи приказали выбросить или порвать. Так как в зону их нельзя, «цвет не тот». Я попросил всё сдать на склад. Мне вежливо отказали. Я особо и не настаивал.

– Рви лучше, – посоветовал рыжий прапор, – а то потом себе заберёт кто.

Футболки и рубашки я порвал быстро. Когда дело дошло до Гришкиной джинсовки, я подёргал-подёргал, не рвётся.

– Качество, – бросил толстый.

Да, наверное. И плюс я, высохший почти за год тюрьмы, уже сил не имел рвать что-то прочное.

Дело дошло до книг.

– Книги все передаются безвозмездно в библиотеку учреждения, – сообщил мне старший лейтенант, – откуда вы сможете взять их почитать на равных правах с другими осуждёнными.

– Меня это не устраивает, мало того что это книги достаточно редкие, некоторые из них ещё и с автографами авторов, – не согласился я.

Старлей нагло, по-бандитски, ухмыльнулся:

– Тут больше никто не будет спрашивать, устраивает вас что-то или нет. Не забывайте, что вы осуждённый и приехали сюда отбывать наказание.

– Я всё отлично помню, в том числе и то, что пока ещё существует закон, согласно которому моей собственности меня может лишить только суд. Так соблюдайте ваш закон, пожалуйста.

Лейтенант расплылся в злой улыбке:

– Здесь всё будет так, как было до вас, и наводить свои порядки вам тут никто не позволит.

Я попытался сказать, что у меня нет своих порядков, что есть закон. Но мои слова утонули в гоготе нескольких пехотинцев и одного из двух зэков.

Этого прыщавого зэка я не сразу заметил. Прапор со вторым молчаливым зэком повёл меня в сторону склада за матрасом. А прыщавый, как оказалось, местный библиотекарь, крикнул мне вдогонку, приподняв книги на уровне груди, как бы показывая мне – «Больше своих книг ты никогда в жизни не увидишь!» – и наигранно, натужно загоготал.

– Посмотрим, – сказал я, слегка обернувшись, через плечо.

– Шагай, шагай, – толкнул меня надзиратель в спину. – Наговоритесь ещё. Сидеть до х… ещё обоим…

Он ошибался. Спустя почти пятнадцать месяцев постоянных жалоб и заявлений, счёт которым я потерял, и в конце концов после полумесячной голодовки мне вернули все эти книги. Все до одной.

Правда, у Штирнера не хватало обложки и нескольких первых страниц. Но тем не менее вернули. А вот этого прыщавого библиотекаря я так никогда и не встретил более.

Второй молчаливый зэк был армянин. Имя у него, кажется, было Самвэл. Жил он в этапке, видимо, диаспора за него исправно платила, или же у него были богатые родственники. Интеллигентно опрятен, на гражданке занимался боксом. Вероятно, дело у него было типично «бытовое», на профессионального преступника он не был похож.

Он меня и повёл на склад. После получения робы, матраса, постельного белья пошли в комнату этапа.

Лагерь

Внешне лагерь был стандартный, ничего особенного. Такие показывали в фильмах, особенно позднесоветских и сразу после исчезновения СССР, когда уголовная романтика была на пике популярности. Ничего удивительного и нового я там не заметил.

По периметру, где он был мне виден, разумеется, распаханная полоса, потом белый, метра три-четыре забор со страшной колючкой наверху, натянутой огромными кольцами, белыми кругами, из тонких полосок, выштампованными маленькими, бесконечными и острыми, как у змеи, стоящими друг напротив друга клыками. Далее шли вышки и вроде ещё один забор, более высокий.