Лимонный стол

В день праздника Жана-Этьена Делакура по указаниям его снохи мадам Амели были приготовлены следующие блюда: бульон, говядина, варившаяся в нем, заяц на вертеле, тушеные голуби в горшочке, овощи, сыр и фруктовое желе. Неохотно уступив духу общительности, Делакур позволил, чтобы перед ним поставили тарелку с бульоном и даже в честь праздника поднес церемониальную ложку к губам и галантно подул на нее, прежде чем опустить, не прикоснувшись. Когда подали говядину, он кивнул слуге, который поставил перед ним на разных тарелочках грушу и кусок коры, срезанной с дерева минут на двадцать раньше. Шарль, сын Делакура, сноха, внук, племянник, супруга племянника, кюре, сосед-фермер и старый друг Делакура Андре Лагранж — все ничего не сказали. Сам Делакур вежливо не опережал сидящих вокруг: съел четверть груши, пока они приканчивали говядину, вторую четверть — параллельно зайцу и так далее. Когда подали сыр, он достал карманный нож, разрезал кору на кусочки, а затем медленно пережевывал каждый кусочек в небытие. Позднее, чтобы поспособствовать сну, он выпил чашку молока, съел немного тушеного латука и еще яблоко сорта ранет. Его спальня была отлично проветрена, а подушка набита конским волосом. Он позаботился, чтобы одеяло не слишком придавливало ему грудь, и чтобы ноги находились в тепле. Когда Жан-Этьен натянул на лоб льняной ночной колпак, он с удовлетворением подумал о глупостях людей вокруг него.

Ему теперь исполнился шестьдесят один год. В более молодом возрасте он был игроком и гурманом — комбинация, которая часто угрожала обречь его домашних на безденежье. Там, где рассыпались игральные кости, где перевертывались игральные карты, там, где двух или более животных принуждали бегать наперегонки в угоду зрителям, всегда было можно найти Делакура. Он выигрывал и проигрывал в фараон и в кости, в трик-трак и домино, в рулетку и в красное и черное. Он был готов подбрасывать монеты с младенцем, ставить под заклад своих лошадей на петушиных боях, раскладывать пасьянсы в две колоды с мадам В. или в одиночестве, если ему не удавалось найти соперника или партнера.

Поговаривали, что его гурманство положило конец его игре. Бесспорно, двум этим страстям не хватало места в подобном человеке, чтобы развернуться сполна. Кризис наступил, когда гусь, практически откормленный для водворения на стол, — гусь, которого он откармливал своеручно и заранее смаковал до последнего потрошка, — был мгновенно потерян из-за неудачной комбинации в пикет. Некоторое время он колебался между двумя своими искушениями, как пресловутый осел между двумя охапками сена; но вместо того чтобы умереть с голоду по примеру незадачливого длинноухого он поступил как истинный игрок, и позволил подброшенной монете решить проблему.

С того момента его живот и его кошелек обретали все большую пухлость, а нервы становились все спокойнее. Он поглощал блюда, достойные кардинала, как говорят итальянцы. Он читал лекции о преимуществах любых съедобностей от каперсов до бекасов; он мог сообщить, как лук-шалот привезли во Францию возвращавшиеся крестоносцы, а пармезан — монсеньор князь де Талейран. Когда ему подавали куропатку, он отделял ножки, раздумчиво надкусывал обе, умудренно кивал и объявлял, на какой ноге стояла эта куропатка во время сна. Был он и другом бутылки. Если на десерт подавали виноград, он отодвигал блюдо со словами: «У меня нет привычки употреблять вино в виде пилюль».

Супруга Делакура одобрила такой выбор порока, поскольку гурманство более привязывает мужчину к дому, чем азартные игры. Шли годы, и ее абрис начал копировать абрис ее супруга. Они жили в дородстве и покое, пока в один прекрасный день, подкрепляясь полдником в отсутствие мужа, мадам Делакур не подавилась насмерть куриной косточкой. Жан-Этьен проклял себя за то, что оставил жену одну, он проклял свое гурманство, и он проклял судьбу, случайность или что еще там правит нашими днями, зато, что куриная косточка застряла в ее горле именно под таким убийственным углом.

Когда первое горе пошло немного на убыль, он согласился поселиться у Шарля и его супруги. Он начал изучать юриспруденцию, и его часто можно было застать ушедшим с головой в Девять Кодексов Государства. Сельский кодекс он знал наизусть и находил утешение в его определенностях. Он мог цитировать законы, касающиеся роения пчел и заготовки компоста; он знал наказания, положенные за колокольный звон во время бури и за продажу молока, побывавшего в медной кастрюле; слово за словом он цитировал предписания, регулирующие поведение кормилиц, пастьбу коз в лесах и закапывание дохлых животных, обнаруженных на общественных дорогах.