А вот Анна и вправду была безумна, и ее недуг в конце концов приведет ее к трагическому концу, но пока его можно принять за эксцентричность, за колоритное сумасбродство, стоящее в одном ряду с ее всем известной сексуальной ненасытностью. Как утверждают в магазине № 41, в ее объятиях побывала вся харьковская богема, но особенно она отличилась по части лишения невинности юных дарований. Анна живет неподалеку, и вечерние посиделки часто заканчиваются у нее дома. Эдуард, которого поначалу не особенно привечали, полагал, что там происходят оргии. Но когда он однажды отважился пойти вместе со всеми, то выяснилось, что
План Эдуарда, советского Барри Линдона[10], не ограничивался соблазнением Анны, он рассчитывал переехать к ней жить, поселиться в святая святых местной богемы, сменив амплуа заурядного работяги, который просто поздно засиделся, на роль постоянного любовника, хозяина здешних мест. Поскольку в квартире, куда он водворился, было две комнаты – неслыханная роскошь, – то мать Анны, Циля Яковлевна, поначалу делала вид, что не замечает, что он у них ночует, однако быстро к нему привыкла: Эдуард умеет вести себя с пожилыми дамами. И кроме того, она благодарна ему за то, что он отвадил от дома целый хоровод любовников дочери, о которых сплетничали соседи.
Другой на его месте, представив себе эту толпу, погрузился бы в пучину ретроспективной ревности, но Эдуарда это только возбуждает. Надо признаться, что Анна не кажется ему привлекательной: чтобы пойти на приступ ее необъятного тела в буграх и складках, ему нужно выпить, но мысли о предшественниках его заводили. Многие из них – члены их кружка. Завидуют они ему или насмехаются – пусть случится то, чего он желает и боится больше всего на свете! Наверное, в их отношении есть и то и другое, но одно бесспорно: Эдуард, каким он был несколько месяцев назад – литейщик на заводе «Серп и Молот», – страстно позавидовал бы нынешнему, живущему не в Салтовке, а в казавшемся недосягаемым центре города. Теперь у него в приятелях не рабочие и не уличная шпана, а поэты и художники, и он открывает им дверь спокойно и уверенно, как человек, который у себя дома, который любит, чтобы к нему приходили экспромтом, и потому стол всегда накрыт. В шумном споре ему нет нужды повышать голос, его слушают, потому что он –