Лимонов

Возможно, этот тезис теряет свой смысл вне самой доктрины (если, конечно, вы ее разделяете), расценивающей человеческое «я» как иллюзию, потому что моментально всплывают тысячи примеров, его опровергающих: вся наша философская система базируется на иерархии заслуг, согласно которой, к примеру, Махатма Ганди стоит выше, чем педофил-убийца Марк Дютру[32]. Я намеренно привожу пример, с которым трудно спорить, хотя под сомнение можно поставить многое, поскольку критерии довольно зыбки, да и сами буддисты настаивают на необходимости отличать человека честного от испорченного, исходя из образа его действий в течение жизни. Однако, несмотря на то что я трачу время на выстраивание этой иерархии, несмотря на то, что я, как и Лимонов, не могу, столкнувшись с кем-то из себе подобных, не задаться более или менее сознательно вопросом, ниже или выше стоит этот субъект по сравнению со мной, и, в зависимости от ответа, ощутить или радость, или унижение, я все-таки убежден, что высказанная мысль – повторяю: «Человек, считающий себя выше, ниже или равным другому, далек от реальности» – есть вершина мудрости, и целой жизни не хватит, чтобы овладеть ею, переварить ее и сделать своею до такой степени, чтобы она стала сущностным компонентом личности, а не расхожим инструментом, позволяющим ориентироваться в тех или иных обстоятельствах. И я думаю, что написание этой книги может, как это ни покажется странным, тому содействовать.

3

Кроме писания статей для Telerama , я вел на частном радио еженедельную передачу и, когда вышла книга «Дневник неудачника», пригласил Лимонова к себе в эфир. Я заехал за ним на мотоцикле. Он жил в квартале Маре, в небольшой квартире, обставленной по-спартански, где на полу стояли гантели, а на столе, рядом с пишущей машинкой, пружинный аппарат для укрепления мышц рук. Стриженный под бобрик, в черной майке, плотно обтягивающей развитые мышцы груди и рук, он был похож на десантника, но десантника странного: на нем были очки в роговой оправе, а в выражении лица сквозило что-то неожиданно детское. На фотографии, иллюстрировавшей статью, которую я посвятил его книге, Лимонов был изображен с ирокезским хохлом на голове и в полном прикиде панка, уже вышедшем из моды: видимо, он обзавелся им сразу по приезде во Францию. Поэтому первое, что я от него услышал, был упрек, что мы могли бы найти фото и посвежее: должно быть, это его и вправду расстроило.

От той передачи мне почти ничего не запомнилось. Я отвез его домой, и мы расстались, даже не выпив на прощанье и не договорившись о дальнейших встречах. И все же своих первых знакомых в Париже он приобрел именно так. Многие из них были, как и я, журналистами-фрилансерами, ведущими на местных радиостанциях или начинающими издателями. Молодые люди от двадцати до тридцати, которым понравилась его первая книга, брали у него интервью, чтобы познакомиться поближе, а потом отправлялись выпить или пообедать, развлекались вместе, становились приятелями. Он приехал недавно, никого здесь не знал, плохо говорил по-французски и очевидно нуждался в таких связях. Благодаря Тьерри Мариньяку, Фабьен Иссартель, Доминику Голтье и моему другу Оливье Рубинштейну он довольно быстро влился в тесный кружок модной парижской тусовки: вернисажи, коктейли у издателей, вечера в клубе Palais и ночи в клубе Bains-Douches . Я не был членом этой компании – из робости, которую маскировал под презрение. Грустно признаваться, но я никогда не был в Palais . После первой встречи я иногда встречал Лимонова, главным образом на вечеринках у Оливье. Мы здоровались, перекидывались парой слов. Он занимал в моих мыслях много места, а я в его, думаю, очень мало, и потому я был потрясен, встретив его через двадцать пять лет в Москве и поняв, что он прекрасно помнит обстоятельства нашего знакомства, ту передачу на радио и даже мой мотоцикл. «Красная “хонда 125”, верно?»

Абсолютно верно.