Лимоны и синицы

В фильме «Солярис» есть сцена, от которой страшно, как во сне. Когда герой оставляет в лаборатории тихую темноглазую девушку, закрывает бронированную дверь, и через несколько секунд стальная переборка начинает выгибаться, потому что изнутри в неё бьётся дикая безумная сила, желающая только одного – быть рядом. Всего раз в жизни я чувствовала эту безмозглую мощь в себе, и когда она иссякла, я поклялась, что никогда больше, больше – никогда. Объектом тоже случалось стать, и, поверьте, это может сделать из вас интимофоба.

В рассказе Брэдбери «Марсианин» описана сущность, которая приходит к людям в облике тех, кого они любят, и остаётся рядом столько, сколько они пожелают. При одном условии – если не отойдёт слишком далеко и не попадёт в сеть другого любящего, тогда она примет форму, угодную ему. Если сильно потянут с разных сторон, она разорвётся к чертям. Можно предположить, что она не умеет любить, но на самом деле она просто не умеет помнить, зато способна отдаваться полностью, пока с вами.

Иногда мне кажется, что марсианская сущность, это та же, что в «Солярисе», – после того, как её всё же оторвали от любви, но она выжила.

Иногда мы помечаем друг друга – нечасто, обычно всё проходит бесследно, но иногда всё же случается. И потом некоторое время невозможно понять, как другие женщины могут спать с тем, на ком светится поцелуй здесь и здесь; как другие мужчины не умирают от ревности, когда замечают нестирающийся отпечаток пальцев на белой коже. И совсем непонятно, почему я позволяю чужой руке прикасаться к этим следам; почему он позволяет.

Хорошо, что не всякий может так пометить, а то бы давно не было живого места на нас. Они ведь не просто ощутимы, они влекут нас к тем, кто их оставил. Прекрасный психопат говорил о горле, что бредит бритвою, а я – об ожогах, бредящих поцелуями и пальцами.

Позже они всё-таки стираются, от времени, расстояний или томлений совместной жизни, но мало кто не тоскует о них, мало кого не тянет под чью-то руку и чьи-то губы, чтобы снова загорелись знаки на телах.

И есть средства, которые избавляют от них до срока, если сил нет носить. Не знаю, как мужчинам, а женщинам помогает спать обнаженными под полной луной. Дождаться, пока она посмотрит и возьмёт на руки, и забыть в её колыбели обо всех. Лунный перламутр впитается в кожу, и утром проснешься свободной, без отметин, все заберет луна, вон их сколько уже на ней, добавится ещё несколько, никто и не заметит.

Только подумай, подумай ещё раз, не побежишь ли ты потом, в следующее полнолуние, искать того, кто снова пометит и обожжет. Потому что легко собрать волю и рассудок; несложно усмирить страсть; непросто, но посильно успокоить сердце. И с годами всё легче, ведь свобода притягательней вина и любви, она совершенствует душу точно так же, как лунный свет – тело.

Но редко кто не тоскует, когда кожа его не отмечена ни рукой, ни губами, ни шрамом, ни ожогом, ни укусом и ничем таким, что можно изредка гладить и чувствовать, как другой вздрагивает от озноба.

Понятно, что ощущение собственной смертности – это самое привлекательное, что нам удаётся испытать. То, к чему трудно не возвращаться всё время, как нельзя не трогать языком лунку удалённого зуба. Поэтому невозможно не приезжать снова и снова в некоторые города, больше не принимать некоторые вещества и не спать с некоторыми людьми – потому что они, – места, вещества и люди, – однажды дали нам фрагменты этого знания. Кажется, мне удавалось полюбить, только обнимая человека в те минуты, часы и ночи, когда он узнавал о своей конечности через боль, грибы или моё тело. Я всерьёз полагаю, что есть и другие способы заниматься любовью, кроме смертоносных: бегать рука об руку по лугу, хохоча; красиво перекатывать по кровати под медленную музыку; завести троих детей, собаку и автомобиль; разговаривать. Но меня слишком привлекают люди, состоящие в особых отношениях со смертью. Не те, которые боятся или, наоборот, не осознают, но те, что имеют с ней статус «всё сложно» – им страшно, а они лезут. И, сопровождая их, я снова чувствую её физическое присутствие, ощутимое через покалывание кожи, озноб и тоску такой концентрации, что она сначала наполняет тебя, как стеклянный сосуд, а потом и вовсе разрывает. И только ради этого тонкого звона, ради сияния мелких осколков в луче света, ради этого – всё.

Снова в Сети пишут о чьей-то смерти, повторяя одни и те же слова, но не от недостатка воображения, а потому, что сейчас для них нет другой правды.