Лина и Сергей Прокофьевы. История любви

В 1960-х годах возрос интерес к музыке Сергея, особенно на Западе, и приезжавшие в Советский Союз иностранцы стремились познакомиться с Линой. Но власти делали все возможное, чтобы помешать ее встречам с западными политиками, деятелями культуры и научными сотрудниками, желавшими узнать как можно больше и о муже Лины, и о ней самой.

В 1962 году в рамках программы Фулбрайта[559] в Москву приехал американский музыковед Малколм Браун. Ученый собирал материал для книги о жизни и творчестве Сергея, однако ему никак не удавалось узнать телефон Лины – среди прочих, в этом Брауну препятствовал советский музыковед Израиль Нестьев. Но в конце концов упорство Брауна было вознаграждено. В ответ на просьбу о встрече повисла долгая пауза, затем Лина попросила перезвонить завтра, сказав, что ей нужно уточнить свои планы. Позже Браун узнал, что Лина хотела посоветоваться с Нестьевым и сыновьями, стоит ли ей встречаться с иностранцем, или это может быть опасно. Они встретились 14 июня, через два дня после того, как Браун побывал в гостях у Миры Мендельсон. Встреча получилась короткой, обстановка была напряженная. Мира ограничилась расхожими, шаблонными фразами о приверженности Сергея эстетике социалистического реализма и поиске идеального советского музыкального языка. Браун вел запись беседы, которая заняла меньше страницы.

Когда он наконец встретился с Линой, она настояла, чтобы разговор шел на английском, и подробно расспросила Брауна о его жизни, семье, образовании и квалификации. Он ушел из ее квартиры «с чувством глубокого сожаления, что у нее никогда не будет возможности, как у меня, сесть в поезд и уехать из Москвы и Советского Союза»[560].

Вернувшись в гостиницу, он обнаружил, что оставил у Лины записную книжку. Он позвонил, но Лина не ответила. Она ушла к подруге, чтобы посмотреть по телевизору концерт приехавшего в Советский Союз американского пианиста Вана Клиберна, который исполнял Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. На следующее утро Браун позвонил снова. На этот раз она взяла трубку и воскликнула: «Это просто чудо, что вы забыли свою записную книжку. Мне так хотелось снова увидеть вас, прежде чем вы уедете»[561]. Во время второй встречи она откровенно рассказала ему о своем аресте, допросах и лагерях, заметив, что агенты МГБ не только обвинили ее в том, что она была американской шпионкой, но даже высказали предположение, что она вышла замуж за Сергея, чтобы заниматься антисоветской деятельностью. Ее также обвинили в преступном сговоре с Фредериком Рейнхардтом, первым секретарем посольства, с целью отмывания денег. К своему глубокому сожалению, Браун был вынужден прервать беседу, поскольку во второй половине дня уезжал из Москвы в Варшаву. Лина, «сжимая мои руки, со слезами на глазах сказала: «Я доверяю вам свою жизнь. Если вы обнародуете информацию, которую я сообщила вам, меня жестоко накажут. Но я решилась рассказать об этом, потому что когда-нибудь мир должен услышать правду обо мне и моем муже»[562].

В Советском Союзе контакты с иностранцами, как и возможности выезда за границу, были строго ограничены. Из стран Западной и Восточной Европы Лина получала приглашения на оперы Прокофьева, а также концерты и фестивали, где звучала его музыка. Министерство культуры СССР помогало добиться разрешения на поездки в контролируемый Советами восточный блок. В 1966 году она была в Болгарии на представлении балета «Блудный сын», а в Берлине и Лейпциге слушала оперу «Огненный ангел» и посетила семинар по теме «Современная интерпретация оперы». В мае 1968 года Лина ездила в Прагу на музыкальный фестиваль. Спустя три месяца, в августе 1968 года, силы СССР и остальных членов Варшавского договора вторглись в Чехословакию, не допустив развития политических и экономических реформ, начатых Александром Дубчеком.

Приглашения поступали со всего мира, но Лину упорно не желали выпускать за железный занавес. В 1968 году Лина обратилась с просьбой о туристической визе в Лондон, но получила отказ. Однако известие о том, что вскоре она получит приглашение от министра культуры Франции на открытие мемориальной доски Прокофьева в Париже, несколько ослабило разочарование. Мемориальная доска была вывешена на бледно-желтой стене дома номер 5 по улице Валентина Гаюи, где Прокофьевы жили с 1929 по 1935 год. Максименков писал, что Лину не пустили в Париж, поскольку у нее не было разрешения Комиссии по выездам за границу при ЦК КПСС на «выезд в капиталистические страны»[563]. По мнению Лины, отказ был связан с тем, что Хренников и члены Союза композиторов написали ей плохую личную характеристику. Хренников отверг обвинение, возложив вину на Министерство культуры.