Лина Костенко

В чем-то похожей была судьба и наследия д’Аннунцио. Прежде всего, стоит отметить, что к его творчеству с большим интересом относилась Леся Украинка. Она еще в 1899 году подготовила для заседания Киевского литературно-артистического общества глубокий доклад «Два направления в новейшей итальянской литературе (Ада Негри и д’Аннунцио)». В следующем году статьи Украинки, сделанные на основе этого доклада, вышли сразу в нескольких журналах. По сути, у истоков «д’аннунцимании», нахлынувшей на Российскую империю, и продолжавшейся до начала 1920-х годов, стояла именно Леся Украинка. (И уже после нее волна эта захватила российских поэтов – Брюсова, Блока, Цветаеву.) Показательно, что когда Лев Троцкий в том же 1900 году по горячим следам разоблачал скверную сущность итальянца (статья «Кое-что о философии “сверхчеловека”»), он ссылался именно на материал и переводы Леси Украинки.

Отношение к д’Аннунцио при советской власти было неоднозначным. К примеру, чуткий Маяковский еще в 1919 году раскусил его и заклеймил, написав в «Советской азбуке»: «Фазан красив. Ума ни унции. / Фиуме спьяну взял д’Аннунцио» (Республика Фиуме – сепаратистское образование, существовавшее несколько месяцев в городе Риеке, д’Аннунцио был его диктатором). Но с другой стороны, в первой половине 1920-х д’Аннунцио еще воспринимался многими как военный герой, бунтарь, и даже, в общем-то, революционер. Лишь где-то с 1925 года в СССР окончательно разобрались, что это не та революция, не «красная», а «черная». После чего поэт-писатель и недолгий диктатор был надолго заклеймен как чернорубашечник, фашист. И почти забыт – вплоть до начала 1990-х.

Два только имени, Фрейд и д’Аннунцио, но насколько же они углубляют понимание того, в каких условиях росла и развилась Лина Костенко. 1930-е годы. Советская власть все жестче брала под контроль писательство и книгоиздание. После создания в 1934 году Союза писателей СССР контроль этот стал абсолютным. А маленькая Лина, меж тем, росла в несколько другом мире посреди другой литературы. В семье украинских интеллигентов, чье становление происходило на волне «украинского возрождения», украинизации 1920-х годов. Это люди в рыночные нэповские годы покупавшие и сохранявшие не простенький масслит, каких-нибудь «Месс Мэнд» и «Остров Эрендорф», а литературу высшего образца – как художественную, так и, говоря сегодняшним языком, non-fiction. Люди, не боящиеся держать и читать такую литературу в годы все более страшных репрессий. Вплоть до 1939 года!

…Но вернемся к маленькой Лине, ее «чарівним декораціям» – принцессиным цветам и сказочным садам. Тетушкин сад, по ее словам, «был самым таинственным»: «Там были облака сирени и невероятные розы. Самая младшая из принцесс… любила розы, выписывала новые сорта, а может и сама давала им имена – “Мона Лиза”, “Царица Тамара”, “Анна Каренина”. Даже варенье варили из роз»[24]. Не правда ли, после этого понятней становится буйство цветов (не только «кольорів», а и «квітів») в ее поэзии. Розы, сирень, астры – несть числа им, сквозь всю поэзию.

Но не будем забывать и про бабушкин сад. Более прагматичный, поскольку в нем больше фруктов. Вишни, яблоки, груши, разных сортов, в разную пору – цветения, созревания, опадания листьев. Ими тоже наполнена поэзия Костенко. («Стояла груша, зеленів лісочок. / Стояло небо, дивне і сумне. / У груші був тоненький голосочок, / Вона в дитинство кликала мене»[25].)

Но при этом в разговоре с дочерью Костенко уточняла, что цветочный «Бузиновий цар» из стихотворения, давшего имя всему детскому сборнику 1987 года, жил все же не в тетушкином, а именно в бабушкином саду – в самых густых зарослях, куда ей запрещали ходить. Но она ходила и видела – по настоящему видела! – его светящие из пахучей сирени глаза: