Линейный крейсер «Михаил Фрунзе»

Иоаннис переменился. Раньше он не умел угадывать, что говорит женщина. Не умел домысливать то, что она не сказала вслух – и домысливать до отвращения точно. Не мог бы понять, что «Почему ты жив?» на деле значит: «Почему ты даже весточки не подал?»

– Не мог, значит… Или не слишком хотел? У тебя много девушек.

Кроме цифр, которые можно взломать, бывают намеки, понятные лишь двоим. Их не сводят в кодовые книги… Прежний он бы ответил: «Но ты – одна». Прежняя, наивная Клио – поверила бы.

Сегодняшний Ренгартен разводит руками – слишком широко, слишком резко. Так, что у Клио душу царапает.

– Сейчас меньше, чем тогда. И те, что меня еще не забыли, помнят меня под другим именем.

Лицо у него деревянное, словно, правда, умирал и ожил не до конца. Взгляд живой, внимательный.

– Вот как? Не верю. Тебя забудешь…

Прежняя она подняла бы брови. Нынешняя – нет.

Ренгартен потянул руку к письменному прибору, что стоит перед Клио. Та сама не заметила, как отодвинула его подальше. Руки сами вспомнили: если Иоаннис снимет крышечку с чернильницы, ее не найдешь, хоть сто лет ищи! Замок расцепился, кисти легли на стол ровно, параллельно, словно между ними стопка ожидающих подписи бумаг.

– А ты помнишь? – спросил Ренгартен.

– Помню. Тридцать пятый. Митинги, красные знамена, демонстрации…

– …на улицах – армейские танкетки, при них пехота. Шинели нараспашку, пилотки набекрень, лица хорошие такие, деревня деревней. Что им городские стачки и демонстрации? Одно помнят: «При короле, кажись, голода не было». В штаб-квартире компартии – пусто, какие-то субчики папочки сортируют: тех товарищей, значит, пусть полиция хватает, а этим лучше гулять на свободе… Увы, один из «сортировщиков» успел выпрыгнуть в окно.

– Я помню, – повторила Клио. В голосе прорезались стальные нотки… тоненькие такие, как рояльная струна. И звучит красиво, и вешать на ней можно. Если нужна жестокая казнь.

Такая она теперь! Тогда, в тридцать пятом, ее неприкрытую гриву перебирал ветерок, играл ее любимым алым шарфом. Они встретились по дороге в штаб-квартиру компартии – Ренгартен запомнил ее бесформенную накидку, за которой рассмотреть весьма и весьма волнующие формы может разве выпуклый военно-морской глаз. Будь такое надето на ком другом – решил бы, что в складках прячется пулемет. Ее рукопожатие было крепким – для котеночьей лапки. Ее короткий поцелуй – в губы – был вызовом поблескивающим от любопытства окнам.

Она шагала рядом, пыталась объяснить, что убийство -это метод вражеский, фашистский. Ей казалось, что доброго слова и кулачка, крепко сжатого и поднятого к виску – вполне достаточно, чтобы на земле настало царство справедливости.

Она думала, что фашизм не пройдет.

Он знал: пройдет, еще как. Уже прошел, и то, что творится на улицах, – несусветная глупость, вроде последней демонстрации «Рот фронта» в Германии в тридцать третьем.

Они шагали к штаб-квартире компартии, и она верила, что там их ждут мудрые и храбрые вожди, что поведут народ на баррикады, к победе революции. Она шла их защищать -без оружия. Она не только не хотела, она не умела стрелять.

Он не прогнал ее домой: думал, что здание пусто, что внутри только гарь сожженных архивов. Ошибался.

С тех пор она переменилась не только в том, что научилась точеную фигурку не прятать – подчеркивать. Она поняла, что иногда стрелять необходимо. В спины. Своим.

Точней, тем, кто был своими еще с утра.

– Я тебя не остановила, – сказала Клио. – Хотя могла толкнуть под руку. Хотя они были – партия, моя партия, а ты был иностранный дипломат, пусть и советский. Я выбрала -тебя. Ты понимаешь, что все эти годы моей революцией был ты?

Иван кивнул. Молча.

– До этого… Ты был бунтом против буржуазной морали, мудрым старшим товарищем, надеждой на счастье. Потом, когда я прочитала о твоей гибели… Мне даже плакать было опасно! Тогда я решила: моя партия – ты. Мое знамя – ты.

Клио прикрыла глаза, откинулась на спинку стула. Она сказала достаточно. Остальное не к месту. Конечно, она понимает, почему в тридцать пятом дошло до стрельбы. Она научилась презирать трусов, что спасали свои шкуры, а не свое дело. Те, кто сортировал папки в партийном логове, отбирали слишком много публичных людей. Ренгартен понял это с полувзгляда. Ведь мог бы подойти, попросить скрыть морскую ячейку и папку с ее, Клио, именем. Там уже был один советский товарищ, но и ко второму прислушались бы. Старший лейтенант флота решил, что необходимо и достаточно спасти семерых: шесть моряков и свою девушку.

Его пистолет бил в спины, но Иоаннис не сумел достать всех. Он успел проводить Клио до дома, предупредил, что в ближайшие дни на улицу лучше не соваться. Сказал, что сам пойдет в советское посольство.

Не дошел. Газеты писали: убит.

Клио старалась не верить.