Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия

В армии обычно существует множество мнений – может быть, все. Если требуют, чтобы представитель меньшинства добровольно ушел из нее, это значит только, что косвенно укрепляют дело, к которому не испытывают симпатии. Не вижу, чтобы такое руководство к действию принесло пользу, если речь не идет о прямом противоречии с чувством долга. Было бы, напротив, полезнее попытаться завоевать как можно более сильную позицию, принимать заинтересованное участие во всем, что касается этой армии, и использовать каждую возможность для своего развития и получения опыта. Хотя ты и не военный, ты ведь понимаешь, что прежде всего именно участие в очень серьезном военном походе поможет этому, по-моему, заслуживающему полного уважения стремлению. Разумеется, ты также понимаешь и признаешь, что 17-летняя служба и пребывание на каком-то месте создает узы и накладывает обязательства, которые мужчина должен уважать, имея при этом какие угодно взгляды.

На войне единичный человек сражается не за какую-то систему правления, а за страну, к армии которой он принадлежит. Я считаю, что нет большой разницы – делает он это добровольно или по приказу: он делает не что иное, как исполняет свой долг офицера.

Вдобавок к этим чисто теоретическим причинам, у меня есть множество личных побуждений. Мне 37 лет. Серьезные военные события не часто случаются. Если я не приму участия в этом, возможно, что из меня никогда не выйдет ничего, кроме кабинетного военного, и мне нечего будет сказать, когда мои более испытанные собратья по оружию в подкрепление своих утверждений станут описывать картины боя. После этой войны число таких «испытанных» вырастет до тысяч.

Последние 2–3 года мое существование в Петербурге было очень трудным, подчас просто невыносимым – по многим причинам, которых я здесь поистине не в состоянии объяснять. Я нуждаюсь в решительной перемене, которая встряхнет меня и пробудит новые интересы. Ты, конечно, посоветуешь мне сменить поприще, но это невозможно сейчас, если вообще возможно когда-нибудь. Мое настроение зачастую так тяжко и подавленно, что мне приходится силой принуждать себя жить дальше.

Для упорядочения денежных дел Наты я в течение двух лет сделал все, что мог. Отныне они пойдут ровно в том направлении, которое им сейчас придано. Я могу повлиять на них, значит, самое большее несколько месяцев.