Линии разлома

Мама велит нам идти в свою комнату, в полдень мы спускаемся в столовую, но никакого обеда никто не приготовил, а Хельга заметает с пола осколки дрезденского фарфора, сделанного руками дедушкиного отца. Разбились чудесные часы и бабушкина шкатулка, крошечная балеринка откатилась в коридор, но она все так же смотрит прямо перед собой, чтобы не потерять равновесие. За дедушкой приехали санитары, но он закрылся на ключ в своей комнате, один из медиков наступает на куколку, и она раскалывается пополам, а он этого даже не замечает, мама с бабушкой неподвижно сидят на диване, и Хельга снова отправляет нас наверх.

Мы с Иоганном смотрим через окно на пустой школьный двор. Все застыло от холода. На голых ветвях нет ни одной птицы.

— Ничего страшного, — говорит Иоганн, — они этого заслуживают.

— Кто?

— Немцы… все немцы. Они заслуживают смерти.

— Не говорит так, Янек… — Я обращаюсь к нему по-польски. — Пожалуйста, не говори так.

— Буду говорить. Немцы — чудовища, Крыся. В год, когда я родился, они выбрали своим канцлером чудовище, всю мою жизнь они убивают поляков, уничтожают наш народ, наши земли, наши города, ты это знала? Варшаву, нашу столицу, в прошлом году сожгли дотла, ты знала?

Он говорит так тихо, что я с трудом разбираю слова.

— Но дети, Янек… маленькие дети…

— Ты правда веришь, что они спасают польских детей? Кристина, дети чудовищ — сами чудовища.

— А животные? Они тоже заслуживают смерти?

Ответа не последовало, и я почувствовала, что он снова от меня отдаляется.

— Возможно, для тебя уже слишком подано, — устало роняет Янек. — Наверное, ты была такая маленькая, когда тебя украли, что превратилась в настоящую немку. Скорей всего, мы с тобой не друзья, а враги.

От этих слов волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Пожалуйста… — в отчаянии шепчу я, прижимая большим пальцем правой руки родинку на левой. — Умоляю, Янек, я такая же полька, как ты. Мы должны держаться вместе.

— Вместе… против врага.

— Tak, tak, — по-польски отвечаю я.

Он обнимает меня за плечи и отвечает:

— Dobrze. Хорошо.

— Скажи, Янек… Если у кого-нибудь в Дрездене были саламандры в клетках… они, наверное, выжили, так ведь? Саламандры могут жить в огне.

— Это легенда… Саламандры живут в лесу рядом с нашим домом в Щецине. Ты видела живых саламандр?

— Нет.

— Ты очень умная, Кристина, но ничего не знаешь о жизни. Ты хоть раз гуляла по лесу?

— Нет.

— Саламандры — волшебные создания. У них черно-оранжевая чешуя, черные глазки и широкая пасть, и они теплые на ощупь. Мы с братом подстерегали их в лесу — они всегда появлялись в сумерках после дождя и прятались под корнями… Как-то брат поймал одну и принес домой. Мы посадили ее в коробку и пытались кормить, но она ничего не ела. Мы приносили ей зерно, траву, земляных червей, жуков и бабочек… Она ни к чему не притронулась. Неделя проходила за неделей, саламандра стала не такая шустрая, но была жива… Через полгода она превратилась в прозрачный, обтянутый кожей скелет, но все еще шевелилась. В конце концов ее тельце покрылось белой жидкостью… она сохла и гнила… Однажды мы пришли навестить нашу пленницу и увидели, что от нее осталась горка дрожащего желе.

Мы садимся обедать после пяти.

Дедушку увезли. Хельга подала нам только вареную картошку. Мама и бабушка не вышли к столу, и молитву читает Грета. В конце Иоганн произносит «Аминь» — впервые в жизни. Да будет так.

Этой ночью я видела во сне тысячи валяющихся на земле дрезденских статуй: разбитый Спаситель на кресте, разбитый бородатый философ, разбитая величественная богиня, разбитый человек без головы, голова без человека, разбитый печальный святой, маленький музыкант с отбитыми руками, Пречистая Дева, с ужасом глядящая на лежащего рядом голого мужчину, катящиеся каменные головы, мечущие молнии каменные глаза, израненные каменные лошади, изуродованные темнокожие рабы, искалеченные нимфы и кентавры, сложенные в пирамиду головы херувимов. «Смотри, Кристина!» — говорит дедушка. Я поднимаю глаза и вижу, что на фронтонах Оперы и Дворца правосудия распяты голые люди, их кровь стекает по стенам. Настоящие, живые руки и лица «украшают» фасады, они шевелятся, пытаясь привлечь наше внимание. В общественных парках и скверах, на газонах и клумбах, стоят живые женщины, их груди полны молоком, оно брызжет в разные стороны — это новые фонтаны. «Смотри, Кристина! — повторяет дедушка и широко разводит руки, как будто хочет объять всю панораму города. — Мы выиграли войну!»