Линия красоты

— Думаю, приходится признать, — проговорил Джеральд, — что я совершил ошибку. Совершенно нетипично для меня, как правило, я хорошо разбираюсь в людях. Но… да, это была ошибка.

— Ошибка, за которую вы дорого заплатили, — непримиримо заключил Барри Грум.

— Видите ли, он был другом наших детей. По отношению к друзьям детей мы всегда придерживались политики открытых дверей.

— Хм… — промычал Барри, в свое время публично лишивший наследства своего сына Квентина — безо всякой вины, из принципа, «чтобы понял, какой ценой деньги достаются». — Что ж, я с самого начала понял, что ему доверять нельзя. Теперь-то могу сказать вам без обиняков, таких людишек я наизусть знаю. Помалкивает, улыбается, а в душе считает себя умнее всех. Помню, как-то у вас за ужином, несколько лет назад, сижу я с ним рядом и думаю: а ты-то что здесь делаешь, членосос паршивый, ну разве здесь тебе место? И вот что я вам скажу: он сам это прекрасно понимал. Я на него смотрел и видел, как ему хочется сбежать наверх, к бабам!

— Ну… — протянул Джеральд, чувствуя, что обязан хоть что-то возразить, — знаете, все это время мы неплохо ладили.

— Сидит и воображает, что он лучше других! Всех нас презирает, х…сос гребаный!

Барри выругался грубо, жестко, без тени юмора, словно полагая, что матерщина удостоверит истинность его слов. Точно так же, вспомнил Ник, он матерился тогда, за ужином. И тогда, как и сейчас, Ник вздрогнул и с отвращением подумал: как это вульгарно!

— Они же все нас ненавидят, точно говорю. Сами размножаться не могут, вот и паразитируют на великодушных дурачках вроде вас. Сначала к вам вполз в доверие, потом к этим чертовым Уради. И я, знаете ли, совершенно не удивлен тем, что он сделал с вашей дочкой. Сбил с пути, заманил, использовал и выбросил, вот как это называется. Дело известное, все они так поступают.

Джеральд пробормотал что-то неохотно-утвердительное. Ник стоял, словно приклеившись к двери, раздираемый новым смятением чувств — гневом на предателя-Джеральда и страстной, почти восторженной ненавистью к Барри Груму. Барри — известный мошенник, экс-банкрот и не пропускает ни одной юбки, его неприязнь — для порядочного человека все равно что медаль. Но Джеральд… боже, ведь Джеральд, несмотря ни на что, все-таки его друг!

— Должен вам сказать, Долли Кимболтон просто в ярости, — продолжал Барри. — Этот Уради только-только пожертвовал партии еще полмиллиона.

Ник на цыпочках отошел от двери и сел на свое прежнее место в столовой. Взгляд его упал на фотографию Джеральда в обнимку с Пенни Кент, заснятую с расстояния сто футов, а затем увеличенную так, что тела и лица любовников превратились в бессмысленную комбинацию точек.

Джеральд проводил Барри до дверей, а минуту спустя Ник подошел к двери кабинета, постучал и просунул голову внутрь. Огляделся, проверяя, один ли Джеральд, и с облегчением убедился, что Барри действительно ушел. Джеральд в очках с полукруглыми стеклами стоял у стола и просматривал документы.

— Я вам не помешал? — спросил Ник.

Джеральд проворчал что-то невнятное, с равным успехом способное оказаться и: «Что?», и «Да», и «Нет», но ясно показывающее, что он сердится. Ник вошел и закрыл за собой дверь; ему не хотелось, чтобы кто-то услышал этот разговор. Комната, казалось, еще гудела от жестоких слов Барри. Сиденье низкого кожаного кресла хранило на себе отпечаток гостя. Пахло кожей, застоялым сигарным дымом и мебельным лаком, и эта смесь запахов ясно говорила, что в этом кабинете вершатся большие дела.

— Не помешал, — ответил наконец Джеральд, снимая очки и одаривая Ника быстрой и холодной улыбкой.

— Хорошо… — пробормотал Ник, чувствуя, что слова как-то растягиваются у него во рту. — Я только на минутку.

Джеральд хмыкнул так, словно хотел сказать: «Ну нет, друг дорогой, минуткой ты не отделаешься!» Он положил очки на стол и подошел к окну. На нем были саржевые брюки для верховой езды и желто-коричневый свитер с вырезом, как у матроски: то и другое вместе производило впечатление походной простоты и воинственной решимости. Возможно, Джеральд уже обдумывал пути возвращения наверх. Как это ни глупо, Ник чувствовал себя польщенным от того, что ему позволено видеть Джеральда в домашнем наряде — и в то же время почти с ужасом понимал, что знает Джеральда наизусть и что ему с ним скучно. Джеральд молчал, невидящим взором глядя в сад. Ник тоже молчал, вцепившись в высокую спинку кресла: все оказалось именно так трудно, как он думал, он страшился того, что может сказать Джеральд, но не решался заговорить первым.

— Как Уани? — спросил Джеральд.

— О… — Ему показалось, что в вопросе таится какая-то ловушка. — Вы ведь знаете, он ужасно болен. Говорят, нет никакой надежды.

Джеральд задумчиво кивнул, словно подтверждая, что это вполне естественно.

— Бедные его родители. — Он повернулся к Нику, как будто проверяя, способен ли тот на сострадание к родителям Уани. — Бедняги Бертран и Моник!

— Да…