Линия жизни

Нет. Это просто сон! – его сознание защищалось, а рука все же непроизвольно потянулась во внутренний карман, где он хранил потрепанный блокнот и огрызок карандаша.

Быстро, пока в памяти еще свежи детали странного сна, он скупыми точными штрихами изобразил улицу незнакомого города, дом, построенный из угловатых обломков, Рогозина, сидящего во дворе, затем дорисовал чету звенгов и выводок их кривляющихся детишек.

Немного отпустило. Стало чуть легче на душе.

«Совсем крыша едет». Он взглянул на рисунок, спрятал блокнот.

Еще царила ночь. Аллея Темпоралов светилась ярче обычного. Сквозь бледный, неживой свет проступали энергетические структуры, они пульсировали, постепенно затухая, теряя интенсивность, словно гасли после мощного всплеска активности.

Егор по привычке пристально просканировал окрестности. Сигнатура андроида тлела неподалеку. Искусственный интеллект притащил комплекс датчиков, демонтированный со старого армейского внедорожника, и сосредоточенно собирал какое-то устройство, смастерив для него самодельную треногу.

Егор немного понаблюдал за ним.

Занят делом, и хорошо. Странная активность темпоралов наверняка не ускользнула от внимания искусственного интеллекта – позже надо будет обязательно расспросить, чем он там занят, а сейчас – мысли вернулись к насущным делам – пойду проверю, как обстоят дела на борту разбуженного хондийского транспорта. Некогда анализировать сны.

* * *

Он ничего не рассказал андроиду. Два дня прошли без происшествий, в напряженной работе по отладке бионических систем. Егор полностью погрузился в текущие дела, почти безвылазно работал на борту хондийского корабля: поместил в инкубатор зародыш фаттаха, по многу часов проводил в прямом контакте с управляющей нейросетью, переобучая ее, загружая данные, подготавливая базу для будущих исследований.

Искусственный интеллект занимался своими делами, вел себя так, словно сторонился Бестужева, и Егор, подумав, решил пока не лезть к нему с расспросами. Восстановление личности – процесс сложный. Захочет поделиться или просто поговорить – сам придет.

На третий день ему снова приснился яркий сон, но мимолетный, обрывочный, сумбурный, состоящий из мгновенно вспыхивающих и тут же исчезающих образов, никак не взаимосвязанных друг с другом.

Он списал все на усталость и чрезмерные моральные нагрузки. Прямой контакт с нейросетью хондийского корабля давался нелегко, отнимал много сил.

Затем сны участились, стали приходить регулярно, каждый раз, стоило ему выкроить несколько часов для отдыха.

Сны уводили его сознание за грань жизненного опыта, во Вселенную, с которой он был знаком лишь в теории. На практике Бестужев никогда не покидал родную планету, и тем острее, противоречивее воспринимались неожиданные «рывки», когда его рассудок вдруг оказывался в совершенно незнакомых местах.

Сны измучили его. Стоило только закрыть глаза, и он погружался в совершенно иной мир, воспринимая события так, словно был их непосредственным участником. Просыпался Егор совершенно разбитым, нисколько не отдохнувшим, подолгу приходил в себя, лежал неподвижно, глядя в осклизлый потолок, и думал, пытаясь связать друг с другом странные видения.

Обитаемая Вселенная, по его ощущениям, погружалась в хаос. Любые события, участником которых он становился, вели к разрушению, их лейтмотивом всегда становилась отчаянная борьба.

Пережив очередное сновидение, Егор с трудом находил в себе силы встать, заниматься намеченными делами, но в силу укоренившейся привычки переносил особенно яркие, запомнившиеся фрагменты на чистые страницы в блокноте.

Он рисовал, и в такие минуты возникало ощущение реальности пережитых во сне событий, сопричастности к ним.

Сны откровенно пугали.

Рисунки копились, усталость росла, нервы расшатывались, а он не мог найти приемлемого решения внезапно возникшей проблемы.

За неделю Егор похудел, измучился, осунулся, стал зол, раздражителен, вообще перестал выходить наружу, пытался угомонить свое сознание дозами хондийских метаболитов, но делал только хуже.

…В очередной раз он проснулся посреди ночи с дикой головной болью, чувствуя, что задыхается, сел, брезгливо отмахнувшись от питающего раструба, который, неприятно, влажно поблескивая, потянулся к нему от низкого свода отсека.

Обстановка хондийского корабля вызывала тошноту, горло сжимал спазм.

Кое-как ему удалось встать, доковылять до шлюза.

На улице расплескалась теплая ночь, но свежий воздух не помог. Ночная мгла липла к телу испариной, дыхание часто перехватывало, во рту ощущался стойкий отвратительный привкус.

Егор мучительно закашлялся, сел на землю, обхватил голову руками.

«Долго я так не выдержу. Нужно что-то делать…» – мысли пульсировали болью. Он редко позволял отчаянию взять верх, но этой ночью им овладела полнейшая безысходность. «Ведь я не живу, – думал Егор, глядя на Аллею Темпоралов, структура которых вновь стала видна даже невооруженным глазом. – Я борюсь, упрямлюсь, но достижима ли заветная цель? В чем смысл этих видений? Ради чего терплю адскую боль, враждую с собственным рассудком, истязаю себя?»