Линия жизни

– Ой, я понимаю все, мне Лена рассказала уже. Я вот племянников поздравлять заезжала, переодеваться не стала, так в костюме и осталась. Ничего, я все понимаю…

В общем, тот новый год я запомнил. Всю ночь, чтобы как-то угодить Ольге, я ухаживал за ней, салаты в тарелку подкладывал, танцевал даже. Собственно, вот уже несколько лет мы танцевать продолжаем – через год после той истории поженились, а каждый новогодний праздник теперь с особым трепетом отмечаем, ведь именно он нас познакомил и соединил, любовь подарив. Разве не это – чудо?

КОЛЕНЬКИНА ЛЮБОВЬ

рассказ

Ненавижу май! Не пойму – чего в нем может быть хорошего? Чему все радуются-то? Как назло буквально все вокруг обнимаются и даже целуются. Ненавижу!

…Потому что меня никто не любит. Сижу один перед окном. Жду. Может, мать придет – хотя бы так покажет, что родная кровинушка для нее не совсем безразличной стала.

Хотя какая там мать? Ее же судом родительских прав лишили… Сколько я здесь, в детдоме-то? Считай, полгода уже… За все время только два раза была. И то для того, чтобы какие-то бумаги справить. Даже яблочко не принесла. Или конфеток. Может, конечно, денег нет, со своим очередным хахалем пропили все…

Ну вот неужели не тянет на сына одним глазком взглянуть? Мол, как я здесь, не обижает ли кто… Или, может, нужно чего…

Нет, теперь у нас пути разные, разошлись дороженьки. От этого грустно, плакать хочется. Ведь не справится она без меня. Не выживет…

А еще этот май проклятущий! Будто о новой жизни нашептывает. Ох, какая же короткая она у несчастного человека – моргнуть не успеешь, глядь, а его и нет уже. Как та черемуха, которая во дворе нашего детдома растет – одна одинешенька, грустная, ветерок посильнее дунул, и слетела фата. И снова – не нужна никому до следующей весны, до следующего мая…

Шаги в коридоре за дверью спальной комнаты мои мысли прервали как раз на том месте, с которого обычно я плакать начинал – так, потихонечку, пока нет никого, чтобы не видел никто – как сейчас: все на занятиях в классе, а я здесь, больным сказался…

Дверь распахнулась, наша заведущая Ольга Лукьяновна, которую среди себя мы Олелукое зовем, зашла.

– Коленька, вот ты где. – говорит. – А я уже обыскалась тебя.

Подошла и ладонь к моему лбу прижала.

– Все хорошо? – посмотрела внимательно, – Температура есть?

– Нет у меня ничего, – из-под руки вывернулся. – Чего вы все привязались-то?!

– Коленька, я же волнуюсь, – Олелукое вздохнула. – Тем более, там приехали к тебе…

Меня как миной подбросило.

– Кто? Мамка? – и с подоконника вскочил.

Заведущая рукой по моим волосам провела, приглаживая.

– Пойдем, мой хороший, сейчас узнаешь.

К двери подошла, меня ждет. Я тапочки нашмыгнул, брюки повыше подтянул, подумал: мол, ремень бы мне, а то совсем уже падают, похудел я что-то.

Ольга Лукьяновна меня пропустила и следом вышла, за руку, как маленького, взяла.

– Пойдем, а то ведь полчаса уже ждут…

– Да кто там?

– Коленька, я не могу сейчас сказать – кто они для тебя. Или кем они для тебя станут. Но ты не бойся, люди вроде хорошие.

– Какие еще люди?! – закричал я на весь коридор и руку вырвал. – Не нужен мне никто кроме мамки! Я только ее люблю!

Олелукое остановилась и строго так посмотрела.

– Коля, ты уже взрослый, тебе десять лет неделю как исполнилось. Поздравила тебя мама? Нет? Чего молчишь? Вот сам себе и ответь – а ты ей нужен? Она тебя любит?

Помолчала секунду.

– Так-то вот, Коленька… А ты говоришь… У тебя, может быть, новая жизнь начинается, счастье наконец-то появится.

И, видя, что я насупился, снова за руку взяла.

– Пойдём, мой хороший, хотя бы просто познакомишься, поговоришь.

Мы уже около двери ее кабинета были. Ольга Лукьяновна еще раз внимательно посмотрела на меня, оценивая, воротник рубашки поправила и постучалась тихонько. Я удивился:

– Вы чего к себе стучитесь-то? Вы же здесь, со мной стоите…

Олелукое улыбнулась даже:

– И правда… Видишь, как я волнуюсь за тебя…

Дверь открыла и меня легонько в спину подтолкнула – заходи, мол.

На фоне солнечного окна я увидел два силуэта – лиц вначале было не разглядеть: майские лучи глаза резали, слезами наполняя. Хотел поздороваться, но из-за комка в горле побоялся слова произнести, чтобы вдруг на девчачий писк не сорваться.

В угол кабинета, где большое зеркало висит, отошел. И тут себя увидел – весь как кулема какой-то: нескладный, худой, словно из разного конструктора собранный. Вдобавок лохматый – постричься давно пора. И глаза на бледном лице краснющие – наверное, на солнце насмотрелся. Ну не от слёз же…

– Вот, Коленька, знакомься, – Ольга Лукьяновна за свой стол прошла. – Это…

– Не надо, пожалуйста, – прервал ее приятный женский голос. – Мы сами…

Я от зеркала отвернулся и на женщину посмотрел. На первый взгляд она показалась вроде бы ничего, доброй, то есть, не злобной – лицо красивое, открытое, с осторожной улыбкой – видно, что волнуется. И глаза понравились – с нежностью и теплом смотрят.