Линия жизни

Но пришёл и их черёд: в двадцать девятом году в Походилове был организован колхоз, а в начале тридцатых по стране прошла очередная волна гонений на веру: повсеместно закрывали церкви и монастыри, монахов арестовывали и отправляли в лагеря и ссылки.

«Служители культа» уже с восемнадцатого года находились в новом советском сословии «лишенцев», то есть не имели права участвовать в выборах, получать медицинскую помощь и продовольственные карточки, пенсию и пособие по безработице, а начисляемые на них налоги были выше, чем для остальных граждан Республики. Дети «лишенцев» не могли получить образование выше начального.

Да, в конце концов, и это можно было бы преодолеть, но священнослужителей вновь начали ссылать и отправлять в лагеря. Забирали и высылали целыми семьями – на севера, в безлюдные места. Привозили пароходами, выгружали на берег и оставляли выживать. Голод, холод и эпидемии довершали начатое: выдерживали немногие. Особенно тяжело приходилось семейным клирикам, ведь в первую очередь умирали дети.

Поэтому, когда мужа забрали, матушка Анфиса не стала дожидаться ареста, а, собрав уцелевшее после обысков и национализации барахлишко, с двумя детьми бежала в Свердловск, так как в большом городе затеряться было легче.

Разумеется, устроиться на завод или в контору, не имея соответствующих документов, она не смогла, а посему перебивалась случайными заработками. Когда всё прихваченное из дому было продано и проедено, перед семьёй встала угроза голодной смерти. Осознавая безвыходность положения, Анфиса сама отвела детей в детский дом, строго-настрого запретив им говорить о том, кто их родители, ибо дети репрессированных и в детских домах считались низшей кастой и подвергались унижениям и издевательствам.

* * *

Между тем, Миша Погадаев удачно вписался в новую реальность и, как человек, выросший при советской власти, был твёрдо уверен в том, что всё идет так, как и должно идти: сначала комсомол, затем – ВКП(б), а потом – куда партия пошлёт. Нужно укреплять пожарную безопасность – его направляют руководить пожарной бригадой в Добрянку; нужно поднимать лесную промышленность – отправляют на Платинский лесоучасток; нужно насаждать культуру – назначают руководителем клуба на этой самой Платине. Вот такой менеджер-универсал с четырьмя классами церковно-приходской школы.

На фронт Михаил не попал, лишившись – ещё до войны – правого глаза.

Трембовецкие

Трембовецкий Никифор Яковлевич – поляк по национальности, и его супруга Бойко Евдокия – украинка – проживали в селе Писаревка, что находится в двенадцати километрах от станции Кодыма, под Одессой. Никифор Яковлевич служил директором спиртзавода, Евдокия умелой рукой вела домашнее хозяйство и занималась воспитанием единственной дочери Оленьки, которая родилась летом двадцать четвёртого года. Их дом в Писаревке, который цел и по сей день, был, что называется, полной чашей.

Всё кончилось разом. Никифора Яковлевича взяли по сфабрикованному ГПУ делу «Союза освобождения Украины», видимо, по национальной принадлежности, но, поскольку к украинской научной интеллигенции, для дискредитации которой и был затеян данный процесс, он имел отношение более чем косвенное, ограничились высылкой за пределы Украины.

Евдокия, подхватив дочь, отправилась следом за мужем в далёкую Сибирь, про которую знала только одно, что когда-то, ещё при царском режиме, туда ссылали каторжан да революционеров. Но сказать: следом за мужем – легко, а найти этот след гораздо труднее. Неведомыми путями она узнавала, где предположительно находится супруг, а, узнав, переселялась туда и, чтобы хоть как-то выжить, занималась натуральным хозяйством. Евдокия даже научилась лазить на кедры и сбивать шишки – так они с дочерью добывали кедровые орехи. Вдвоём с маленькой Олей пахали, сеяли хлеб и даже гречиху выращивали, что по местным природным условиям было просто невероятно.

Наконец Никифор Яковлевич оказался в Кривошеинском районе Томской области на должности заведующего сельхозотделом. Но в августе тридцать седьмого года его арестовали и спустя три месяца расстреляли как участника контрреволюционной шпионско-диверсионной организации. Так семья навсегда потеряла его след: сколько бы ни писали, сколько бы ни наводили справки – всё было напрасно…

В сорок четвёртом году, потеряв всяческую надежду на возвращение Никифора, Евдокия вышла замуж во второй раз. Её новый муж, Харченко Сергей, тоже отсидел в сталинских лагерях и после смерти первой жены остался один с тремя детьми, которых они с Дусей стали растить вместе, поселившись в большой деревне Ярино Пермской области.

* * *

В сорок втором году дочь репрессированного Никифора Трембовецкого, которой тогда едва минуло восемнадцать, познакомилась с ссыльным одесситом Теплицким. Спустя некоторое время его забрали на фронт, а через два месяца, в январе сорок третьего, Ольга родила кучерявого темноглазого мальчика, которого назвала Юрием.