Линни: Во имя любви

Я не решилась признаться, что мистер Броттон уже не раз позволял мне экспериментировать с его инструментами, когда выпадала свободная минута. Я смывала следы от кальки и закрашивала инициалы, даже делала золотое тиснение на испорченном куске телячьей кожи. Ему, кажется, нравились наши тайные занятия: мистер Броттон быстро показывал мне, как нужно делать то и это, все время оглядываясь, не видит ли кто. Да, ему это нравилось не меньше, чем мне.

Хихиканье Па переросло в хохот. Он ржал не меньше минуты, затем вытер глаза и велел мне заниматься тем, что у меня получается лучше всего, — пойти и принести еще картошки. И больше никогда не упоминать о таких нелепых идеях, как работа гувернанткой или оформителем.

Позже, этим же вечером, горячка, которая не оставляла маму уже больше суток, взяла свое.

И не прошло и года после ее смерти, как Па привел к нам домой мистера Якобса.

Глава третья

После визита мистера Якобса Па не давал мне бездельничать. Я больше ни разу не назвала его «Па». Я вообще редко к нему обращалась, а если это было необходимо, то называла по имени. Рэм не мог регулярно водить к нам клиентов, опасаясь, что домовладелец пронюхает, в чем тут дело, и вышвырнет нас отсюда или, что еще хуже, потребует взять его в долю. Вместо этого, как только я возвращалась с работы, Рэм заставлял меня переодеться в чистую одежду: похожее на детское платьице и передник, который он купил в магазине подержанной одежды. Я заплетала косы, надевала соломенную шляпку с голубыми ленточками, также купленную Рэмом, и он отводил меня к клиентам.

Я не знала, как он находил этих мужчин. Они всегда были старыми или, может, просто казались такими. Им нравилось, как я выглядела — маленькая хрупкая девочка, которую к ним в отель или на съемную квартиру приводил за руку грубый коренастый мужчина. Все они были разными. Большинство приезжало из Лондона или Манчестера по делам, попадались клиенты из Шотландии и даже из далекой Ирландии. Некоторые вели себя грубо, а кое-кто был нежен. Кому-то требовалось немало времени, чтобы кончить, а кто-то взрывался раньше, чем я успевала задрать юбку и сесть на кровать или на стол.

Хотя иногда за ночь мы могли побывать у двух незнакомых мне мужчин — Рэм всегда ждал неподалеку, чтобы забрать деньги, — были и постоянные клиенты, которые платили за всю ночь. Я звала их Понедельник, Среда и Четверг. К этим троим я даже привязалась — они хорошо ко мне относились и предпочитали слышать мой смех, а не рыдания. Я знала, чего от них ожидать, и многому у них научилась.

Понедельник называл меня Офелией и, кое-как совершив половой акт, всегда плакал. Он задаривал меня сладостями и гладил по голове, говорил со мной о Шекспире и цитировал его пьесы и сонеты. Как и мистер Шекспир, Понедельник был драматургом, но так и не смог добиться известности. Он часто рассказывал о том, как жена бросила его и забрала с собой их маленькую дочь, из-за того что у него появилась навязчивая идея о славе. В этом месте слезы Понедельника переходили в бурные рыдания, и он качал головой, глядя на меня, лежавшую посреди сбитого постельного белья, словно сожалея, что так поступил со мной, но все равно не мог сдержаться.

— Мое невинное дитя! — восклицал он, заламывая руки. — Такая невинная, такая чистая, рожденная, чтобы познать тайны жизни. Ты же хочешь познать смысл всех тех вещей, что происходят вокруг тебя?

Среда любил наблюдать, как я моюсь, и каждый раз, приходя к нему, я уже знала, что меня ждет медная ванна с теплой водой возле весело горящего камина. После купания и мытья головы с душистым лавандовым мылом (он каждую неделю приносил новый кусок и разрешал мне забирать домой старые) Среда насухо вытирал меня толстыми мягкими полотенцами и нес в кровать. Ему нравилось смотреть на меня и осторожно касаться моей кожи. Я не знаю, стыдился ли Среда какого-то физического недостатка или просто был не способен на большее, но он никогда не раздевался. Зато он не имел ничего против, если я засыпала. А это случалось постоянно — трудно не заснуть, проработав весь день в мастерской, особенно после теплой ванны, когда тебя уложили на мягкую постель и нежно гладят руками, мягкими, как у ребенка. Когда Рэм стучал в дверь, мне совсем не хотелось уходить.

Но больше всего мне нравился Четверг. Он обожал меня кормить и, проведя некоторое время со мной в номере красивого отеля на Лорд-стрит, всегда затем брал меня с собой вниз, в обеденный зал, где свет канделябров мерцал на серебряных подносах и тарелках, отполированных до зеркального блеска. На стенах, оклеенных элегантными сине-серебристыми обоями приглушенного оттенка, висело множество написанных маслом картин. Высокие окна запотевали от тепла щедро натопленных каминов и тел, разогретых изысканной едой, обильной выпивкой и, подозреваю, мыслями о том, что ждет их в комнатах наверху.