Лёд Апокалипсиса

Мы прослушали сообщение трижды. С мягким щелчком вырубил радио.

— Так, парни, греем руки-ноги двадцать минут, потом ломимся на Завод. Дыхалку экономим, повяжем шарфы на рожи, глубоко не дышим.

* * *

Солнце двигалось к закату. Проклятое небо было ослепительно голубым. Пальцы на ногах колет десятками игл.

Я хладнокровно снял «дежурного» с поста, погнав его в Цех.

Зашли, громыхая по днищу шлюза.

Отправил Кабыра смотреть температуру, отловил студента, велел позвать Иваныча и Августа. Они подошли одновременно и каждый был по-своему озадачен.

— Кабыр, сколько?

— Минус двадцать девять.

— И это половина восьмого вечера. Время заката. Утром было меньше двадцати. Август, самое время рассказать.

— Рассказать что?

Он попытался сделать лицо простака, но я посмотрел на него так, словно собирался избить ногами. Собственно, вполне мог. Он сник и показал рукой в сторону командирской.

Засели там ввосьмером: я, Иваныч, Август, Сабировы, Евстигней и мои бравые парни.

Август рассказал, что всё что было до этого — по сути предварительные ласки. Природа собирается ощутимо трахнуть нас. Резко похолодает. Климат на планете выравнивается, но не известно на каких температурах. Налили коктебельского коньяка, бахнули. Он признался, что даже и близко не знает сколько будет, но ему страшно.

Я верил. Спокойно рассказал про результаты рейда, про машины, про сообщение по радио и что записал его живой простой человек, неумело и искренне.

Все приуныли. Налили ещё по одной. Надо бы поесть. Сабировы выпили по треть рюмки — для поддержания компании, больше не пили. Для остальных актуальна проблема, что, если бы запасы алкоголя не сокращались стремительно, нам всем грозил бы цирроз печени. А пока смерть от переохлаждения более вероятна. Комендант поддержал снятие дежурного, потому что его «тайник-гнездо» не имеет своего подогрева (кроме выдаваемого двухлитрового термоса сладкого краснодарского чая). А ночь в холодном здании или на улице — верная смерть.

Пока совещались и ставили флажок на подстанции, химическом заводе, делали заметки в блокноте (памяти я доверял слабо) — стемнело.

Минус тридцать два.

Ночь. Мы вышли и громко предупредили всех, что ожидается большой мороз. Лютый. В туалет сходить как можно раньше. Держаться центра Цеха. Спать ложиться группами, укрываться всем, чем можно (за эти дни одеял натащили словно мыши соломы в домик). Оставим караул следить, чтоб не погорели. Костер и металлическая печь (Иваныч её собрал как чудовищный аналог буржуйки, только намного больше, сложнее и назвал — «капиталист») будут жарить по максимуму. Благо запас дров (вообще-то это не были честные дрова, а куски поддонов, катушек, коробов, некоторой мебели) был огромен.

Парней погнал отдыхать. Несмотря на усталость, дежурить остался я и неожиданно серьезный Август.

— Вы боитесь смерти, Антон?

— Не особо. Я активно борюсь за живучесть. Некогда бояться, когда занят. Знаете, с детства не умел быть самым красивым, самым опрятным, самым лучшим учеником, обаятельным с девчонками, богатым, модным, популярным, но — всегда живучим. Как в старых советских фильмах, когда капитан ревёт зверем в трубку своим матросам, когда судно пылает и одновременно тонет — «боритесь за живучесть». Потому что живучесть железа зависит только от людей. Я чертовски живуч, конец света не убьет меня. Наверное.

Август сегодня не похож на себя. Молчит, слушает. Подал мне бутыль. Я отхлебнул. Какая-то жуткая брага.

— Кхе, ох. Что это?

— Вино, изготовленное из запасов дядиного вишневого варенья, дрожжей и теплоты моей квартиры. Крепленое самогоном бабы Насти из четвертой. Вкуснота. Хотел сказать. Люди будут до последнего держаться, старательно не замечая изменений, шептаться про свежевыдуманные аномальные заморозки и придерживаясь старого образа жизни. Но это как эффект лягушки. Слышали о таком?

— Представьте себе, да. Одну лягушку сажают в ведро, ставят на огонь, вода греется, она постепенно закипает, лягушка варится заживо. Вторую сразу кидают в кипяток, она выпрыгивает и выживает. Типа, всё дело в постепенном накоплении изменений. Как у нас вокруг, только наоборот, становится холоднее. И люди не умнее лягушек. Дайте ещё своего пойла, мне кажется, я на секунду вспышки на Венере увидел. Крупным планом.

— Ну, это не от моего винца, звезды сегодня и правда яркие. Кстати, про небо, посмотрим в окна, Антон Александрович?

— Давайте. Заодно температуру узнаем.

Минус сорок градусов. Минус сорок мать его градусов. В августе, в средней полосе России. На окна, украшенные рисунками инея, холодно даже смотреть.

Очистили кусок. В небе северное сияние. Бледно-оранжевое. Оно же вроде зеленоватое должно быть? Звезды такие яркие, что видны даже через вулканическую дымку и северное сияние.

— Смертельная красота, — пробормотал Август.

Лагерь беженцев имени Фрунзе. Внутренняя деревня. Сейчас минус был даже внутри цеха, но, конечно, не такой лютый как «на улице». Надо и по помещениям градусники повесить, чтобы знать, что и как. И завести журнал наблюдений, с датами и температурами. Вроде судового.