Лёд

– Ты такой классный… – она гладила его плечи, – такой кругленький… как Винни-Пух. А член – ваще. Я сразу кончаю.

Он усмехнулся:

– Не пизди. Налей вина.

– Силь ву пле. – Она протянула руку. Вынула из стеклянного ведерка со льдом бутылку белого вина «Pinot Grigio». Налила в бокалы.

Андрей взял бокал. Приподнял потную голову. Опустошил бокал. Откинулся на кровать:

– Ой, бля… клевая ты телка…

– Приятно слышать.

Он посмотрел в пустую пачку из-под сигарет:

– Сходи на кухню, там сигареты на полке.

– Где?

– Рядом с вытяжкой. Полка там стеклянная.

– Андрюш, можно я сперва в душ?

– Давай. Я сам схожу.

Николаева встала. Зажала ладонью влагалище. Побежала в ванную. В ванной встала под душ. Пустила воду. Быстро окатилась. Долго мыла влагалище. Выключила воду. Крикнула:

– Петь! Тьфу… Андрюш! А можно я ванну приму?

– Можно… – донеслось из спальни.

Николаева села в холодную ванну. Пустила воду. Взяла с полочки шампунь. Выдавила в струю. Сразу поползла пена. Николаева запела. Вода дошла до подмышек. Николаева выключила воду. Подтянула к себе колени. Заснула.

Ей приснилась Любка Кобзева, которую зарезали в мотеле «Солнечный». Они с ней на кухне той самой квартиры на Сретенке, которую Любка снимала пополам с Козой-Дерезой. Николаева сидит у окна и курит. За окном зима, идет снег. На кухне холодно. Николаева одета по-летнему легко, но в высоких серых валенках. А Любка – босая и в синем халате. Она суетится у плиты и готовит свои любимые манты.

– Все-таки какая я дуреха, – бормочет она, разминая тесто. – Дала себя зарезать! Надо же…

– Больно было? – спрашивает Николаева.

– Да нет, не очень. Просто страшно, когда этот козел на меня попер с ножом. Я прямо вся оцепенела. Надо было в окно прыгать, а я, дура, смотрю на него. Он – раз мне, сначала в живот, я даже не заметила, а потом в шею… и сразу – кровища, кровища… слушай, Аль, куда я перец поставила?

Николаева смотрит на стол. Все предметы видны очень хорошо: две тарелки, две вилки, нож с расколотой ручкой, терка, солонка, скалка, мука в пакете, девять кругляшков из теста. Но перечницы нет.

– Так всегда, когда надо что-то – запропастится, и все… – ищет везде Любка. Наклоняется. Заглядывает под стол.

Николаева видит в распахивающемся вороте ее халата грубо зашитый продольный разрез от шеи до лобка.

– Вон он… – замечает Любка.

Николаева видит перечницу под столом. Наклоняется, берет, передает Любке. И вдруг очень остро ощущает, что в груди Любки НЕ БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ. Любка говорит, бормочет, двигается, но сердце ее неподвижно. Оно стоит, как сломанный будильник. Николаеву охватывает ужасная скорбь. Но не от мертвой Любки, а от этого остановившегося сердца. Ей ужасно жалко, что сердце Любки мертво и НИКОГДА больше не будет биться. Она понимает, что сейчас разрыдается.

– Люб… а ты… лук в фарш кладешь? – с трудом произносит она, приподнимаясь.

– На хер он нужен, когда чеснок есть? – Любка внимательно смотрит на нее мертвыми глазами.

Николаева начинает всхлипывать.

– Чего ты? – спрашивает Любка.

– Ссать хочу, – лепечет непослушными губами Николаева.