Лёд

10 сентября сестра сказала мне, что я – один из 230, кому фирма «LЁD» дарит свою суперсистему. Я сначала не поверил, но сестра показала мне газету, где было это написано. Это было классно! Я столько слышал про эту систему, о ней постоянно говорили по ТВ, писали в газетах и журналах. Я видел репортаж о фирме «LЁD», про ее необычную историю, про то, как они в Сибири организовали мощное производство синтезированного Тунгусского льда и что фирма очень богатая, а русская доля там всего 25 % и что они хотят произвести революцию в видео– и киноиндустрии, разрушить старое кино, сделать что-то совсем крутое, что всем посносит крыши. И мне позвонили, а потом привезли коробку. Мы с сестрой открыли ее, там был компьютер, шлем и нагрудник. И еще такой кейс-холодильник. А в нем 23 кусочка льда. Я снял майку, сел на диван, сестра мне помогла надеть нагрудник. Я вставил в молоток кусочек льда, подсоединил компьютер, шлем, включил все в сеть, надел шлем и врубил систему. Шлем вообще по дизайну классный, прямо как у Дарта Вейдера. И внутри так голове комфортно, мягко. Сначала ничего не было. Только молоток стал долбить меня льдом в грудь. Но это было совсем не больно. Я расслабился, сижу, в шлеме темно, как в танке. Минута, две, пять. Ничего! И я уже подумал – точно, это наебалово. Сестра сидела рядом, я уже сказал ей: «Машка, нас обули!» А потом вдруг почему-то вспомнил один случай. Я в 14 лет впервые заболел астмой. И самый первый приступ у меня случился под утро. У нас под окнами прокладывали какую-то трубу, и эти козлы начинали долбить асфальт чуть ли не с пяти утра. А у них был компрессор для отбойных молотков, они его врубали, и он начинал так ритмично тарахтеть – тук, тук, тук! И вот тогда мне утром приснился сон: будто эти козлы запустили компрессор, а шланг подсоединили к нашей форточке. И сосут у нас воздух из квартиры. У нас была однокомнатная квартира, мама с Машкой спали у окна, а я на раскладушке у серванта. И будто я просыпаюсь и вижу, что мама и маленькая Маша уже почти задохнулись. И лежат как мертвые под этой форточкой. И я вскакиваю и ползу к ним, потому что сам еле дышу, и начинаю их трясти. А они умирают на моих глазах. И это так страшно, что я ничем не могу помочь, а этот чертов компрессор высасывает воздух и стучит: тук, тук, тук! И я хватаю стул и кидаю в окно. А оно не разбивается. И я стучу кулаками по стеклу изо всех сил, но разбить не могу. И вдруг понимаю – все! Они обе умерли! И их никогда уже не оживить. И я так рыдаю, так рыдаю! И я начал рыдать. Так сильно, так долго, что сестре даже страшно стало, она потом рассказала, что меня всего корежило просто. И это продолжалось, продолжалось, а потом я как бы стал уставать, и совсем устал, и мне так стало хорошо и спокойно, и будто ничего не колышет, все по барабану, и так кайфово внутри. И – раз! Картинка засветилась: я стою на охренительном острове. Он такой большой, как скала. Вокруг море. Солнце, небо яркое голубое, свежий такой воздух. И я стою в таком огромном круге с голыми людьми, и мы все держимся за руки, как дети. И нас много-много. А потом вдруг я точно понимаю: нас ровно 23 000. Ровно! И это меня прямо как-то вставило – хоп! И в сердце так стало сосать как-то, но по-хорошему, кайфово. И понеслось, словно в сердце такая труба, понеслось со свистом. И вдруг я почувствовал сердца всех этих людей. И это такое странное, но очень классное чувство, что мы все – единственные, которые есть на земле. И начали как бы разговаривать сердцами. Но это не такой обычный разговор, когда сообщаешь что-то, а тебе отвечают, типа: «Ты кто?» – «Я Антон». – «А я Володя, привет». Не в таком духе. А такое общение без слов, но очень сильное. И потом мы все стали сердцами так вибрировать: раз, два, три… Это было так классно! И когда дошло до двадцати трех – вот тут… у меня просто слов нет! Вдруг все вокруг стало растворяться, как бы исчезать навсегда, и мы тоже – раз и растворились в таком нежном свете.

Макс Алешин, 20 лет, анархист.