Лёлишна из третьего подъезда

Тут даже Виктор рассердился и крикнул:

— Сама ты элемент!

— А вот и нет! А вот и нет! Я единственный ребёнок! У меня музыкальные способности.

— Надоело тебя слушать, — оборвал Виктор, так и не решив, что же ему делать. — Шла бы ты спать, что ли. И тебе приятно, и людям спокойнее. Иди, иди. Бай-бай.

— Никуда я не пойду! — крикнула Сусанна. — Хочу посмотреть, как тебя в милиционерскую машиночку посадят! Как тебя на пятнадцать суток увезут! Так папуленька сказал!.. Ой, дождик идёт! — Она вытянула руку ладошкой вверх. — Каплет-капает!

— Это не дождик идёт, а Пара плюётся, — со смехом объяснил Виктор.

От злости шишка на Сусаннином лбу стала ещё разноцветнее, потом побелела.

Виктор едва успел отскочить: злая девчонка запустила в него цветочным горшком. И Виктор, как вратарь, принял его на грудь.

За вторым горшком пришлось делать бросок и падать.

— Уймись ты! — вскакивая, крикнул Виктор.

— Горшком её! — сверху крикнул Петька. — Горшком!

Сусанна обеими руками схватила самый большой горшок, подняла его над головой… Горшок перевесил… Она упала, только ноги в окне мелькнули.

Горшок раскололся вдребезги. Злая девчонка закричала так, словно упала с пятого этажа головой вниз.

Потом закричали: один папа, одна мама и две бабушки.

А Виктор бросился наутёк: он-то знал, чем всё это может кончиться. Родители единственного ребёнка не будут разбирать, кто виноват. Конечно, не Сусанночка!

Когда Виктор обо всём рассказал Лёлишне, она проговорила:

— Плохи наши дела. Не везёт нам. И чего это Сусанна на нашей дороге встала? Пошли! — твёрдо предложила Лё-лишна. — Чего нам бояться? Мы ни в чём не виноваты.

Тигрёнок сладко зевнул и неохотно двинулся вперёд. Виктор беспокойно оглядывался, будто на каждом шагу им грозила опасность. Лёлкшна пела:

Не боимся мы Сусанны,
Не боимся её папы,
Не боимся её мамы,
Не боимся бабушек,
Мамы да и папы!

А около дома — увидели они ещё издали — стояла милицейская машина.

Представление продолжается! Выступает иллюзионист Григорий Ракитин! В номере принимает участие милиционер Горшков!

Не меньше Эдуарда Ивановича исчезновением Чипа был обеспокоен Григорий Васильевич. Ведь он готовил новый фокус, в котором должен был участвовать тигрёнок.

Представляете: в ящик сажают живого петуха, закрывают ящик крышкой, приколачивают её гвоздями, обматывают толстой веревкой. Затем ящик на канатике поднимают под самый купол цирка. Григорий Васильевич целится в него (в ящик, конечно, а не в купол) из пушки.

Раздаётся оглушительный выстрел — и ящик стремительно падает вниз! Развязывают толстую верёвку, срывают крышку, и из ящика вылезает… Кто? Петух?

Из ящика вылезает Чип. А где петух? И как в ящик попал Чип? Я не знаю. Если бы знал, то не книжки бы писал, а фокусником работал.

Как делается этот фокус, мы с вами никогда не узнаем. И никто из зрителей не догадается. И конечно, все будут обижаться, что ничего не удалось заметить. И как это петух превратился в тигрёнка, да ещё в заколоченном ящике, да ещё обмотанном толстой верёвкой?

И вот, чтобы такой сложный фокус получился и никто ничего не заметил, надо было работать над ним каждый день по нескольку часов.

И вдруг Чип исчез!

Григорий Васильевич подумал-подумал, погоревал-погоревал — и бегом в милицию.

Там дежурил милиционер Горшков. Окинув взглядом его фигуру, Григорий Васильевич подумал: «Вот это рост! Метра два, не меньше!»

— Не волнуйтесь, — сказал ему Горшков, — тигрёнок — не котёнок, разыщем. Вот в прошлом году из зоопарка обезьяна убежала, с ней тяжеловато пришлось. Мы с одним сержантом часа три за ней прыгали… А кем вы в цирке работаете?

Вместо ответа Григорий Васильевич проглотил чернильницу-непроливашку и достал её из своего кармана.

— Понятно, — задумчиво сказал Горшков.

Тогда Григорий Васильевич взял ручку, воткнул её себе в ухо и вытащил из другого уха. Милиционер поморщился и сказал:

— До Головешки вам далеко.

— Какой головешки?

— Неподдающийся тут у нас один есть, —объяснил Горшков, — воровать мы ему не даём, воспитываем его. Но воровать он умеет. По чужим карманам лазает ничего, квалифицированно. Маленький он, чернявый и умываться не любит — отсюда и кличка его. Чисто, говорю, работает. Прямо скажем, вам до него далеко. Ни в какое сравнение с ним не годитесь.

— Простите, — оскорбился Григорий Васильевич, — я артист, и сравнивать меня с карманником… странно!

— Обидчивый вы народ, артисты, — укоризненно проговорил Горшков. — Чуть что — сразу и обижаться. Головешка тоже артист. Своего рода. Уж какой я специалист по карманникам, сколько я их видел, а твёрдо заявляю: у этого руки золотые. Как у вас. Но талант свой Головешка людям во вред использует. Потолковали бы вы с ним, гражданин артист-фокусник: может, он в цирке пригодится.

— Нет, нет, странно вы рассуждаете, — пробормотал Григорий Васильевич. — По-вашему, получается, что он фокусником может быть, а я — карманником?