Лёлишна из третьего подъезда

Майор достал ключ, нащупал замочную скважину. Два поворота — два щёлканья.

ПЕРВЫЙ ЗВОНОК!

Не включая карманных фонариков, Горшков с майором вошли, спрятались за шкаф, стоявший у дверей.

В большое продолговатое окно лился мутный лунный свет. На окне была решётка, и её тень лежала на полу и на стенах.

Когда глаза привыкли к темноте, Горшков внимательно изучил обстановку.

Два сейфа стояли в дальнем углу. Пять столов, стулья, диван. Бороться тут трудно — негде.

— Будем надеяться, что его возьмут по дороге, — шепнул майор.

В наиболее опасные моменты жизни человек, как известно, против своей воли начинает думать о пустяках или о том, что сейчас уже не имеет значения. Вот и Горшков думал о цирке, о неудачных своих выступлениях и о том, как хорошо выглядит теперь Владик.

Нестерпимо зачесался кончик левого уха. Потом зачесалось под правой лопаткой. Туго ползло время. И вдруг чуткий слух уловил дальние звуки шагов. Сразу стало ясно, что идёт Сом.

Он шёл походкой осторожного, напуганного зверя. Почти неслышно. Услышать такого зверя может только очень опытный охотник.

Майор тихонько тронул за плечо товарища: приготовились. Горшков машинально расстегнул кобуру. И, уже готовый к схватке, думал: как же удалось Сому пройти все засады?

Дважды щёлкнул замок. Скрипнула дверь.

Сом дышал громко и прерывисто. Значит, устал и боится.

Дверь он закрывал, повернувшись к ней не лицом, а спиной. Постоял, привыкая к темноте.

Вот Сом двинулся вперёд.

Горшков широко раскрыл пересохший рот: стало трудно дышать от волнения.

Майор тронул его за локоть.

Вспыхнули два фонарика, направленные в затылок преступника.

ВТОРОЙ ЗВОНОК!

Сом нырнул под стол.

Пригнувшись, Горшков бросился к нему.

Выстрел.

Тут же фонарик майора погас. Свой фонарик Горшков отбросил. И что было сил пнул под стол.

— А-а-а-а! — дико закричал Сом.

Опять выстрел. Горшков нырнул под стол, весь сжавшись, упал на Сома, схватив его руку с пистолетом. И придавил к полу — не вырваться, не пошевелиться.

— Товарищ майор! — позвал Горшков. — Как вы?

— Живой…

Вспыхнула лампочка под потолком. Майор стоял, с трудом держась на ногах. Лицо и грудь были в крови.

— Оглушило, — сказал он, — и лоб царапнуло.

Горшков проверил карманы, всю одежду и обувь Сома, положил на стол пистолет и инструменты.

Сом лежал, не двигаясь, не открывая глаз, держась рукой за бок.

— Это я, первый, — сказал в телефон майор, — всё в порядке. Ждём. Вызовите врача.

А Горшков смотрел на двоих людей — оба седые, оба усталые, оба раненые. Один всю жизнь истратил на то, чтобы приносить людям зло, другой — добро.

— Ловко, — прохрипел Сом и, морщась, сел, прислонясь спиной к дивану. — Хорошие у вас кадры.

— Да, — ответил майор, — не то что у вас. А помнишь, лет этак тридцать назад я тебя в первый раз взял?

— А помнишь, как лет этак пять назад я от тебя ушёл? — спросил Сом.

— И пулю мне в ноге оставил. Помню. И вот наша с тобой последняя встреча. Больше тебе на волю не выйти, старик.

— Знаю, — хрипло проговорил Сом, — на поруки меня никто не возьмёт. — Он усмехнулся и спросил: — Что за чертовщина? Я ведь сейчас в цирке был. Там этого чудака видел. Как он здесь оказался?

ТРЕТИЙ ЗВОНОК!

— Фокус-покус, — ответил Горшков.

КОНЕЦ АНТРАКТА

Продолжаем нашу программу. Начинаем третье — последнее — отделение!

ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

мы начинаем с описания выступления Эдуарда Ивановича с группой дрессированных львов и первого появления перед публикой Хлоп-Хлопа.

Выступление Эдуарда Ивановича со львами занимало всё третье отделение.

Ребятам оно очень понравилось. Им было и жутко и весело. Совсем рядом — рукой подать! — свирепые львы и коварные львицы. Можно было разглядеть каждый волосок в огромных гривах. А когда звери раскрывали пасти, видно было каждый зубище.

Но если зрители видели, что с лица дрессировщика не сходит улыбка, то Виктор видел, что улыбаются у него только губы.

Львы, конечно, слушались укротителя, но со злобой и неохотой. Казалось, что вот-вот кто-нибудь из них взревёт и бросится на Эдуарда Ивановича.

Бросались. Замахивались лапой. И исполняли то, что он от них требовал.

Когда же на арене появился Хлоп-Хлоп, поднялся такой хохот, что его, этого хохота, мартыш испугался больше, чем диких зверей. Ведь сегодня Хлоп-Хлоп впервые в своей жизни появился перед зрителями.

Он быстро забрался на плечо к хозяину, обнял его (то есть вцепился) и зажмурил глаза.

Львы уже привыкли к мартышу на репетициях и почти не обращали на него внимания. Он был для них всё равно что для нас, например, воробей. А некоторые львы его даже побаивались, зная, на какие хитрости и обидные проделки он способен.

Хлоп-Хлоп, как я уже сказал, боялся не зверей, а зрителей. Но боялся он так уморительно, что вызывал не жалость, а смех.