Лёлишна из третьего подъезда

Со второй тарелкой он держался насторожённо и даже сумел донести её до струи воды из крана. И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол. И разбилась.

«Ну погодите! — возмущённо подумал Владик. — Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков говорит. И вы из себя много-то не вообразкайте. Тем более, что я — единственный мужчина в нашей семье».

И тут третья тарелка — вдребезги.

Сел Владик. Задумался. Пустяковое вроде бы дело, а не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…

Он встал. Взял тарелку обеими руками. И поднёс к раковине.

Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.

Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.

Брызги во все стороны бросились. Глаза пришлось закрыть.

Вымок Владик до пояса. Зато и тарелка немного вымылась.

К следующей, пятой тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает. И облился он на этот раз меньше.

Маленькая работа, а работа. И когда сделаешь её, приятно.

— Чего тут стряслось? — услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.

— Да вот посуду мыл, — небрежным тоном ответил Владик, — я ведь единственный мужчина в семье.

— Единственный ты лоботряс в семье! — сказала тётя Нюра. — Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.

Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:

— С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря.

Они с тётей Нюрой собрали осколки, и она принялась вытирать пол, говоря:

— Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется! Вот тебе бы с них пример взять.

— У нас телевизора нет.

— И никогда не будет! — И тут тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: — Кто это тебя?

— Знакомые одни.

— До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! — сокрушалась тётя Нюра. — Уж больно они длинноносые… Погоди, погоди, я сейчас.

Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии:

— Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра — святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому, что добрая, отзывчивая я… Не жмут? Носи на здоровье.

— Спасибо! — Владик даже потопал от радости.

— Покажись-ка матери.

Владик убежал.

Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати.

— Мам, смотри!

— Балуешь ты нас, — растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. — Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень!

— Не хвали ты его раньше времени, — ворчливо посоветовала тётя Нюра. — Посмотреть ещё надо, как он дальше будет.

— Когда хвалят, на него больше действует.

— Всем нам охота, чтоб нас хвалили, — сказала тётя Нюра, — а надо к ругани привыкать. Легче жить будет. А знаешь, как он себя величает? Единственный, мол, мужчина в семье! — Она расхохоталась. — А я ему говорю: единственный ты, мол, лоботряс в семье!

— Ничего смешного нет, — хмуро сказал Владик.

— Три тарелки он тебе раскокал! Помощничек!

— И пусть, — радостно сказала Ксения Андреевна. — Научится. Лиха беда — начало.

— Ничему он не научится! — почти крикнула тётя Нюра. — Одному он только и научился — за чужой счёт жить. Да кабы не я, да не моя доброта…

— Берите обратно, — вдруг сказал Владик. Снял сандалии. И отодвинул их от себя.

— Чего ты?! — возмутилась тётя Нюра. — Подумаешь, обиделся! К тебе по-людски, а ты…

— Может, и меня когда-нибудь по телевизору покажут. И нечего меня на каждом шагу ругать. Ругаться легко! Телевизор смотреть легко! А вы попробуйте, как…

— Прости ты меня тогда, — насмешливо сказала тётя Нюра. — Только запомни: добрая я, отзывчивая. Жалею тебя. Возьми сандальки.

— Не надо, — твёрдо отказался Владик. — И жалеть меня не надо. Может, сам справлюсь.

— Вот что! — Тётя Нюра встала. — Ты словами-то не кидайся! И не гордись! Нечем тебе гордиться!

— За что ты так? — спросила Ксения Андреевна. — Маленький ведь он ещё.

— Маленький, да удаленький. Сердце кровью обливается, когда об вас думаю! Чего бы вы делали, кабы не я? Вы мне спасибо говорить должны не переставая. А он физиономию от меня воротит! Возьми сандальки! — крикнула тётя Нюра.

— Не возьму, — ответил Владик. — И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! — с отчаянием продолжал он. — И по магазинам ходить буду!

— Да кто тебе деньги-то доверит?

— Я, — сказала Ксения Андреевна. — За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше не надо.

— Да ты… Да что ты, Ксения? Я ведь…