Лионесс: Сад принцессы Сульдрун

Зябким ветреным утром, когда белое солнце напрасно пыталось скрыться за высоко спешившими перистыми облаками, ворота замка Хайдион распахнулись. Из них выступили, величаво замирая после каждого шага, четыре герольда в белых атласных одеждах. На их фанфарах развевались белые шелковые хоругви, расшитые эмблемой Лионесса — черным Древом Жизни с дюжиной алых гранатов на ветвях.[6] Герольды промаршировали сто шагов, остановились, подняли фанфары и протрубили «Клич радостной вести». С замкового двора на храпящих скакунах прогарцевали четверо благородных вельмож: Сайприс, герцог Скройский, Баннуа, герцог Трембланский, Одо, герцог Фолизский, и сэр Гарнель, владетель Баннерета из цитадели Су-эйндж, племянник короля. За ними выехала королевская карета, запряженная четырьмя белыми единорогами. Королева Соллас сидела в карете, закутанная в зеленые шали, с принцессой Сульдрун на малиновой подушке. Король Казмир сопровождал карету на огромном вороном коне. За экипажем строем шла элитная гвардия, состоявшая исключительно из ветеранов благородных кровей — каждый нес серебряную алебарду. Шествие замыкал фургон, откуда пара фрейлин бросала в толпу пригоршни медных грошей.

Процессия спустилась по Сфер-Аркту, центральному проспекту столицы, к Шалю — торговой набережной, окаймлявшей полукруглую гавань. Объехав рыбный рынок, кортеж вернулся по Сфер-Аркту к Хайдиону. За воротами замка расставили палатки; всем проголодавшимся предлагались маринованная рыба и сухари из королевских запасов. а любому, кто выражал желание выпить за здравие новорожденной принцессы, наливали кружку эля.

На протяжении всей зимы и последовавшей весны Казмир лишь дважды взглянул на свою дочь, да и то без всякого интереса, каждый раз отступив на пару шагов. Уже в младенчестве Сульдрун умудрилась воспротивиться королевской воле, появившись на свет девочкой. Казмир не мог сразу наказать ее за этот проступок, но и распространять на нее все преимущества своего благоволения, разумеется, тоже не намеревался. Обиженная недовольством супруга, королева Соллас погрузилась в угрюмое раздражение и, устроив несколько капризных сцен, заявила, что ребенок ей мешает, и что она больше не хочет его видеть.

Между тем, новорожденный сын крепко сложенной крестьянки Эйирме, приходившейся племянницей помощнику садовника, пожелтел, распух и умер от какой-то неизлечимой болезни. Будучи обильным источником молока и заботливости, Эйирме стала кормилицей принцессы.

В почти незапамятные времена, от коих остались одни названия и легенды, лишь смутно свидетельствующие об исторических событиях, пират Блаусреддин построил крепость на скалистом берегу в глубине полукруглого залива. Судя по планировке укреплений, его беспокоили не столько нападения с моря, сколько внезапные вылазки местных горцев, спускавшихся к заливу по расщелинам в крутых склонах зазубренных северных хребтов.

Сто лет спустя данайский царь Таббро превратил залив в гавань, окружив его достопримечательным волноломом; он же добавил к крепости Древний зал, новые кухни и пристройку с несколькими спальнями. Его сын, Зольтра Лучезарный, соорудил массивный каменный причал и углубил гавань драгой, чтобы в залив могли заходить корабли со всех концов света.[7]

Кроме того, Зольтра расширил старую крепость, приказав построить Большой зал и Западную башню, хотя сам он не дожил до завершения этих работ, продолжавшихся при Палемоне Первом, Эдвариусе Первом и Палемоне Втором.

Над Хайдионом, замком короля Казмира, возвышались пять главных башен: Восточная, Королевская, Высокая (известная также под наименованием Орлиного Гнезда), Башня Палемона и Западная башня. В замке находились пять крупнейших церемониальных помещений: Большой зал, Почетный зал, Древний зал, Клод-ан-Дах-Нар (то есть Пиршественный зал) и Малая трапезная. Большой зал отличался особым тяжеловесным величием, на первый взгляд превосходившим человеческие потребности. В совокупности его пропорции, пространства и массы, контрасты теней и света, менявшиеся с рассвета до заката — а также, в не меньшей степени, движущиеся тени, порожденные пламенем факелов — поражали воображение, внушая трепет. О входах увлекшийся архитектор вспомнил, очевидно, уже после того, как строительство шло полным ходом; так или иначе, никому не удавалось войти в Большой зал, производя эффект, сравнимый с воздействием Большого зала на самого входящего. Вступив под арку главного входа, посетитель оказывался на узком возвышении, откуда в зал спускались шесть широких ступеней — между колоннами столь массивными, что их не могли обхватить два человека. С одной стороны тянулся ряд высоких окон, толстые стекла которых приобрели со временем лавандовый оттенок; окна озаряли зал водянистым полусветом. По ночам факелы в чугунных консолях излучали, казалось, больше черных теней, чем сполохов пламени. Дюжина мавританских ковров смягчала жесткость каменного пола.