Лёшкина переэкзаменовка

Придя в Планетарий, я сказал Сергею Петровичу, что меня интересуют межпланетные путешествия. Я ожидал, что он заговорит со мной о звёздах, но он стал расспрашивать о том, какие книжки мне больше всего нравятся, и о том, люблю ли я бывать в театре, и о том, какие предметы в школе даются мне труднее, а о звёздах не сказал ни слова. Сначала я очень торопливо отвечал, но Сергей Петрович сказал, что он никуда не спешит, и тогда я перестал смущаться и сказал, что мне нравится решать математические задачи. Про то, что я один раз участвовал в школьной олимпиаде и получил премию, я не стал говорить, чтобы Сергей Петрович не подумал, что я хвастаюсь. Наша беседа закончилась тем, что Сергей Петрович разрешил мне прийти на следующее занятие кружка, и я пошёл домой.

Уже подходя к своему дому, я вдруг вспомнил, что так и не спросил сегодня Степного, когда он примется наконец за повторение пройденного. Я хотел было немедля пойти к Лёве опять, но часы на площади показывали позднее время.

III

Когда я наутро явился в школу и за несколько минут до звонка занял своё место за партой, то увидел, что у всех ребят такое же хорошее настроение, как у меня. Я заметил, что самое хорошее настроение бывает в последний день занятий перед каникулами. Впереди много очень хороших свободных дней, и знаешь, в какой из этих дней пойдёшь в театр, в какой — на новую кинокартину или в гости.

Первый урок была алгебра. Анна Семёновна по очереди вызывала нас к доске, и мы решали задачи на правила, которые учили в первой и второй четверти. Анна Семёновна спросила, все ли уже начали повторение, и сказала, что тому, кто ещё не начал, придётся трудно. Тут я подумал, что Степной-то не начал. И, наверно, об этом же подумал Юра Корабельников, потому что вопросительно на меня посмотрел. В конце урока Анна Семёновна раздала нам табели, а табель Степного, которого не было в классе, оставила у себя. Она сказала, что для родителей Лёвы в этом табеле мало радости: там три тройки в четверти.

Когда кончились уроки и мы вскочили со своих мест, ко мне подошёл Юра Корабельников.

— Почему Степного сегодня не было? — спросил он.

Я объяснил, что у Лёвы больна бабушка и он не может оставить её дома одну.

— А ты с ним поговорил? — спросил Юра.

— Вообще-то я говорил, — ответил я, — но об этом… о чём надо… о том я не говорил как-то…

— Тебя никто не просил говорить «вообще», — сказал Юра, — тебе поручили, и ты взялся — верно? — решительно сказать Степному, что он должен, как все, повторять пройденное, готовиться к экзаменам. И всё.

— Юра, — начал я, — я даже затрудняюсь… Понимаешь, в первый раз я не успел ему сказать. А вчера я уж чуть не сказал, а потом забыл… А когда вспомнил, то уж так рассердился на него, что не захотел просто разговаривать. Но я, Юра, слово могу дать, что сегодня… в общем, будь спокоен — сегодня уж…

— Простого поручения не можешь выполнить! — перебил меня Юра. — Хватит. Я сам к нему завтра зайду. Ты меня только проводи, а говорить я сам буду, раз ты не умеешь.

Я кивнул и ничего не возразил, потому что Юра был прав.

* * *

В первый же день каникул мы с Юрой Корабельниковым встретились у памятника Пушкину и отправились к Степному.

— Знаешь, почему я решил пойти к нему сегодня и не откладывать разговора ни на один день? — спросил меня Юра по дороге.

— Не знаю, — сказал я.

— Потому что я хочу, чтобы он использовал каникулы для повторения.

Мы не ожидали, что, увидев нас, Лёва так сильно обрадуется. Он бросился нам навстречу, схватил за руки, словно боясь, что мы уйдём, усадил на диван, а сам забегал по комнате и, страшно торопясь, заговорил:

— Ребята, слушайте! Тут такая история! Я вас искать хотел! Уже собирался бежать за вами… Слушайте!

— Мы слушаем, — сказал Юра. — Ты не волнуйся так, слушаем.

Степной передохнул немного.

— У меня есть сосед, — заговорил он помедленнее, — живёт на пятом этаже, книжки ко мне брать приходит. Я к нему иногда в шахматы играть хожу. А у него, понимаете, есть двоюродный брат Витя, на год его моложе, в пятом классе учится. Я его в позапрошлое воскресенье видел. Хотите верьте, а хотите…

— Да мы тебе верим, — успокоил я, не понимая, к чему это Лёва клонит.

— А у Вити, — продолжал Лёва, — есть отец, и он четыре дня назад под трамвай попал — хотел сесть на ходу, а попал под колёса. Его, конечно, скорее в больницу. А на другой день Витя туда пришёл справляться, как отец. Ему говорят: состояние тяжёлое, а в палату не пускают. На другой день — это уж вчера было — Витя опять туда пошёл. Идёт он по коридору и слышит, как тётенька в белом халате говорит той, которая про здоровье больных отвечает: «Только что умер Белов, которого к нам позавчера доставили. Тут придёт один мальчик, сын его, так ты ему не говори, что отец умер. Сначала матери мальчика сообщить надо». Ну, Витя это услышал и… потом домой пошёл.

— Жаль очень Витю, — сказал Юра.

— Очень! — сказал я.

— Да подождите, подождите! — закричал Степной, и во взгляде его появились и гордость, и торжество, и счастье. — Это ведь только начало!

— Как же начало, когда человек умер, — возразил Юра.