Лётчики

— Вы не можете определить, надолго зарядил этот дождик? — как можно мягче обратился он к ней.

— К несчастью, надолго… нимбусы.

— Почему «к несчастью»?

— А потому, что я хотела до ливня определить место разбивки метеорологической площадки. Теперь пропали целые сутки.

— Неужели на сутки?

«Вот чёрт, не повезло», — вздохнул он и, заметив в глубине раковины пианино, подошёл и поднял крышку. Пальцы жадно легли на жёлтые, захватанные клавиши: слишком долгим было его душевное затворничество. Вера слушала музыку, припав плечом к стене, прижмуренно всматриваясь в скользящие блёстки дождя. Встреча и музыка застали её врасплох. Звуки у неё приобретали зрительное выражение.

…Жаркий июльский полдень, десятилетняя девочка-подросток несёт отцу судки с обедом. Отец — каменщик, работает по прокладке шоссе. Идти к нему нужно через весь город, мимо кладбища и берёзовой рощи. В городе жарко, кирпичные стены дышат зноем. Девочка идёт босиком, нагретый асфальт уминается под пяткой. Рука устала от напряжения: судки надо держать несколько на отлёте, чтоб не облить синенькое платьице и не обжечь горячей кастрюлькой голую ногу. В самом центре города стоит двухэтажный особняк со львами. Раньше в нём жил хозяин кожевенного завода, сейчас — она знала — председатель местной кооперации. У председателя есть дочка, её сверстница. В полдень у неё урок музыки. Девочка ставит обед на ступеньки и, поджав пыльные ноги, садится в короткую тень льва и слушает. Тут у неё привал. Окна раскрыты, на них висят серьёзные тёмно-зелёные шторы. В прохладном сумраке комнаты другая девочка на сверкающем лакированном рояле разучивает этюды. И девочке, сидящей на жарких ступеньках, кажется, что из комнаты, через окно, вылетают круглые стеклянные шарики, с чудесными колокольчиковыми голосами, вылетают и тают на солнце. Тяжёлые шары басов торжественно плывут над подоконником и, медленно покачиваясь, садятся на мостовую. Они, басы, не могут подняться вверх. Девочка сидит пятнадцать минут, положив черноволосую головенку на острые колени. Но уже пора идти: тень льва достигла края тротуара. Со вздохом она поднимается со ступенек, берёт в руку звякающие кастрюли и торопливо, словно боясь задержаться, шагает по мягкому асфальту. Через базар, мимо железнодорожной будки, она входит в прохладную аллею старого кладбища и, оглядываясь по сторонам, выходит в поле. Тут надо идти осторожно, колючки кусают босые ноги.

Светлое шоссе уходит вдаль. У самого края, разворачивая прохладный песок и прилаживая очередной камень, стоит на коленях прокопчённый махоркой отец. Мокрая выгоревшая рубаха облегает его согнутую спину. Отец вытирает фартуком потное лицо и, щурясь от солнца, встречает её с таким удивлением, словно не виделся с нею три года.

— Казак с добычей прискакал!

Девочка очень хочет быть мальчиком, и ей нравится, что отец называет ее казаком. Каждый раз он придумывает ей какие-нибудь неожиданные имена: казак, матрос, шофёр, авиатор, охотник, кавалерист. Ей не нравится имя Вера, она хочет быть Владимиром…

Упругий дождь настойчиво клевал крышу. Хрусталёв безотчетно угадывал настроение девушки и играл, не останавливаясь, боясь, чтоб не окончился дождь. Не оборачиваясь, он точно знал, что она стоит к нему спиной, облокотившись плечом о стенку. Изредка, затаив дыхание, она оглядывается и внимательно, затуманенными глазами, смотрит ему в спину. Пальцы яростней бьют по клавишам, и мужественное нагромождение звуков вызывает у неё такие же воспоминания:

…Высокие волны взрываются у борта потерянного парусника. (Девочка сидит в кино). Она видит погибающий корабль. Ночь, шторм… На корабле паника. В трюме течь. Оголтелый ураган срывает парус, мачта падает на палубу. Корабль то взлетает на вершину волны, то проваливается в бездонную пропасть. Гибель.

У руля, в штурманской фуражке, стоит девушка. Холодный дождь сечёт её лицо. Глаза тревожно всматриваются во мглу, но руки твёрдо держат колесо штурвала. Вот где-то вдали мелькнул огонёк: это на берегу развели сигнальные костры. Она поворачивает к берегу. Через два часа избитый, обескровленный корабль, с растерянными парусами, входит в бухту. Спасённая команда благодарит рулевого, но он стоит скромно, нахмурив свои тонкие брови.

Хрусталёв как-то неожиданно оборвал музыку, обернулся и поймал в её глазах блеск.

— Вы читали о новой шведской теории холодных течений? — спросил он, как ей показалось, трезвым, безучастным голосом.

— Холодных? — с улыбкой спросила она. — Читала… Но мне пора идти. У дождя маленький антракт…

Через день он подвез её на машине с аэродрома в столовую. Разговор опять струился вокруг метеорологии. Но сущность его заключалась не в теме, а в тоне. Вера, словно боясь чего-то неслужебного, выражалась односложно и так же неприветливо, как при первом знакомстве. Но он уже догадывался, что её внешняя холодность зависела от собственной неуверенности. Ему нравилась эта насупленность подростка. «В ней ещё очень много детского», — думал он, любуясь сбоку смуглостью её щеки и напряжённой нахмуренностью бровей.