Лётные дневники. Часть 4

          Ну что ж, я сам виноват, что снижался на пределе и дал повод диспетчеру засомневаться. Но на его месте я спросил бы у экипажа: не высоковато ли идете, ребята? Он же не летает, он – все по инструкции. А мы ж хотели красиво, на малом газе до глиссады дойти, мы все отрабатываем экономичный заход.

          Да ерунда все это, надо кончать эксперименты, заходить, как Кузьма Григорьевич, с соли-идным запасом. А когда припечет – зайдем и на острие ножа.

          Но чувство обиды, как будто в душу наплевали, глодало нас всю предполетную подготовку в Норильске. И ведь смена кончилась, мальчик тот уехал домой, с чувством, что предотвратил предпосылку.

          Вот такие мальчики сейчас сидят на своих местах и тормозят, тормозят… А наивные люди в газетке советуют: проявляй инициативу в пределах допусков. Вот наглядный пример: все было на пределе допуска, а тонна вылетела в трубу. И вся инициатива обгажена.

           Сам виноват, сам.

           10.07.  Слетали в Краснодар через Норильск-Уфу; обратно через Оренбург. Рейс отдыха. 12 часов проспали в гостинице под шорох мелкого дождичка (это летом-то в Краснодаре!) – и назад.

           Сейчас уже в Москве. 10 июля, вечер. Обходили грозы лишних 10 минут, сели с остатком 5 тонн; приземление  мне удалось исключительно мягкое, как и у Леши. И все перипетии посадки пассажиров дома, с нервотрепкой и неразберихой, ушли в дальний угол памяти. Лето есть лето, всем надо улететь, везде напряженка. Пик.

           11.07.  Авиация еще ждет своего художника. Все то, что мельком, в перерыве между очередью  у стойки регистрации, духотой в накопителе, толкотней у трапа и жарой в салоне, страхом и тошнотой от болтанки и перепадов давления, жалким куском дохлой курицы, ожиданием у туалета и выходом в совсем иной, резко и непривычно приблизившийся мир другого аэропорта, – все то, что в промежутках между всей этой суетой успеет заметить в окошко замордованный пассажир, вряд ли вызовет у него заметные эстетические переживания. Ну, ускорения, ну, облака, тучи, ну, гул, тряска, страх, земля косо встала… ну, солнце взошло. Да только, к слову, во время восхода солнца измученные пассажиры все спят.

          Вот я и говорю: им ли описывать красоты воздушного путешествия.

          Но и мне, уж повидавшему всяких прелестей и красот небесных, в полете чаще не до них. Еще Сент-Экзюпери хорошо сказал о том, как ему видятся те прекрасные облака, которыми так восторгается наивный пассажир.

          Нет, авиация еще ждет своего художника: художника-пилота и никого другого. Потому что лишь пилот глядит вперед, и все видит, и видит много, и наблюдает вроде бы одни и те же, так похожие друг на друга и такие разные картины и явления. Только вот восприятие и оценка их колеблются от «здорово как» до «подальше-подальше», с обязательным добавлением непечатного эпитета.

           Тонкая полоска, полупрозрачная дымчатая вуаль на горизонте, рассекающая надвое потускневший остывающий диск заходящего солнца, вполне определенно может обещать тропопаузу и болтанку в ней,  и не открутишься, потому что единственный разрешенный Васиным эшелон на Москву – 10600; километром ниже, на 9600, ветер в нюх сильнее, расход больше, не долетишь; а залезть на 11600 теперь не позволяет новая таблица в РЛЭ. И как же тут, в красоте этой, искренне не выматерить от всей души человека, за то, что урезал полетные веса на 10-15 тонн, урезал ничтоже сумняшеся, – и вот болтаемся всю дорогу в тропопаузе, или как говорит Валера, в «трепаной паузе».

          Какая тут, к черту, красота. А ведь вперед посмотреть – красиво набегает волнами эта, мать бы ее, чуть заметная голубая вуаль: то ниже чуть пойдет, и тогда впереди под нею просвечивает рельефная тускло-красная верхушка светила, а самолет несется как бы над водной гладью – какой эффект движения! А то пелена стелется выше и так же стремительно проносится над головой, хоть пригибайся. Но и болтает! Всю душу до печенок вытрясет, а куда денешься. Мы-то еще терпим, подпрыгивая в креслах, а каково девчонкам в салоне людей кормить, балансировать.

            И уж когда дождешься, выработаешь топливо, полезешь вверх, махом пронзив и оставив внизу растворившуюся в пространстве вуаль дымки, – как красивы уходящие вниз вершины кучевки, подсвеченные в разрывах последними лучами, снизу оранжево-розовые, а сверху иссиня-серые… нет, авиация все ждет и никак не дождется своего певца. Да только до красот ли: ветер наверху уже изменился, ничего и не выгадали, единственно, расход стал чуть поменьше. И думаешь, как же его и дотянуть, и сохранить остаток 6 тонн.

            Или когда долго трясешься в отростках грозовой наковальни, извращаясь в облаках межу засветками, – и вдруг выскакиваешь  и повисаешь в ослепительной пустоте, а сбоку и сзади – отвесные, темные до черноты, уходящие в немыслимую глубину, клубящиеся столбы, стены, башни, бастионы, подсвеченные тонким лучом громады, – и удивляешься, через что пролез…