Лёвушка и чудо

Нет, не страшно, смешно.

Подошли к дому Толстого: белый угол его был подсвечен прожектором.

Черная, с острым краем тень, расширяясь кверху, ложилась наискосок по стене дома. Все же нужно появиться охране, подумал я, — и тотчас из ворот вышел охранник. Теперь нас должны были задержать, арестовать, и охранник, наверное, тоже так подумал, но Василий опередил его.

— Володя, ты? — громко спросил он.

Это был тонкий ход. Будто бы мы пришли в гости к Владимиру Ильичу Толстому, директору музея. Они хорошо знакомы с Василием, отчего бы писателю Голованову не зайти в гости к директору музея Толстому? В двенадцать часов ночи. И охранник не удивился. Он знал, что в Ясную Поляну во множестве приехали писатели, они празднуют толстовский юбилей, так что два литератора запросто могли забрести сюда ночной порой.

Он подошел к нам, стараясь в темноте разглядеть лица.

Василий продолжил:

— Что-то мы заблудились в темноте. Не подскажешь, как пройти на могилу Толстого?

И вновь, несмотря на дикость и неуместность такого вопроса, охранник не удивился.

— Вон туда, — сказал он и махнул рукой. — Держитесь дорожки, а то заблудитесь.

Хороший парень. Мы поблагодарили его и отправились дальше. Прошли через пустоту исчезнувшего дома; проплыли мимо черные ноги лип, словно прошагали гигантские страусы — над нами зашумело их кружевное оперение. Далее направо — аллея, на которой хоть что-то было видно: над ней светили звезды. Где-то здесь указатель и поворот налево. Повернули на ощупь. Окунулись в темноту как в черную теплую воду.

Над головой сомкнулись ветви, погасли звезды, последние частицы света растворились в темноте. Спустя еще немного времени уже не над, а под нами незаметно просветлело, точно поднялось от черной земли мутно-серое облако, узкое, протяженное вдаль, — дорожка. Невесомо шагая, мы двинулись по облаку-дорожке. Оно двигалось вместе с нами, почти не поворачивая: прямо и прямо. Василий завел разговор о диких кабанах, которые будто бы из окрестных лесов частенько сюда забегали. Но меня не испугали кабаны, как перед тем злые собаки. Тогда он перешел на истории про снежного человека. И человек этот не был страшен. Нет, все это выдуманные опасности. Я не чувствовал угрозы.

Я того и ждал: ночью здесь не так страшно, не так студено сердцу, как днем.

Наконец облако под ногами расширилось, уплотнилось, чуть просветлело, вокруг нарисовались ровные вертикальные линии — стволы деревьев. За ними, как я запомнил еще днем, находится могила Толстого. За могилой — овраг, «канавка» уходящего времени. В темноте ничего этого не было видно. Я прошел мимо деревьев, различил перед собой черный прямоугольник толстовской могилы.

В головах ее, на корточках, свернувшись так, что спина его согнулась колесом, сидел старик.

Я почувствовал, как волосы на затылке и темечке встали дыбом.

Занятное ощущение, когда волосы на голове встают дыбом. Немного щекотно. Руки и ноги делаются точно из студня.

Спустя мгновение Василий щелкнул зажигалкой и осветил инфернальную сцену. В головах могилы стояла большая корзина с цветами с большой круглой ручкой. Эту композицию я принял в темноте за сидящего на корточках старика.

…Детский опыт удался: покров времени, застилающий усадьбу, мемориальное, тщательно выглаженное одеяло, невидимо закрывающее от нас начинку Ясной, в этом самом закрытом углу усадьбы немного приподнялось. Протекла живая темнота, время двинулось, могила встала на место.

Нет в ней мальчика, все это дневные, от ума, видения, смущающие дух.

Дальше мы бродили по ночной усадьбе примерно час, рассуждая о том, о сем. Попытались посидеть на любимой скамейке Толстого. Она стоит на восточном краю леса, за которым расстилается нам знакомое поле, потом ручей, потом дом отдыха, тут все понятно. Карта Лёвушкина имения прояснилась.

Посидеть на скамейке не удалось. Во-первых, сиденье собрано из тонких березовых стволов, на которых хоть и обрублены ветви, но все же со всех сторон остаются торчать твердые шишки сучков. На таком долго не просидишь. Во-вторых, она стоит лицом в лес; поле и самое пространство остаются за спиной. Сидеть на темной опушке лицом в лес, уткнувшись лицом в частые еловые стволы, довольно странно. Тем более ночью. Мы поднялись, отвернулись от мрачного леса, вышли на край поля. Широко и покато оно спускалось в долину, в море белого как молоко тумана. Две небольшие рощи посреди поля выплывали округлыми кудрявыми островами. Луна проливала свет, яркий и одновременно зыбкий, подвижный. Небо отворялось необычайно высоко, черно и звездно. Было холодно и свежо.

— Как тебя угораздило заняться этими черчеными опытами? — спросил Василий.

Как я начал чертить Толстого? Тут не уложиться в два слова.

Как мог, я рассказал ему о своем открытии романа-в-одну-секунду. Некоторое время он молча переваривал мое геометрическое сообщение, задрав лицо к звездному небу, являя собой вид статуи. Статуя улыбалась. Роман про одну секунду — это ничего.

Я также молчал, озирая черно-белые, бескрайние подвижно-серебристые окрестности.