Липяги

Грунька так и застыла от удивления: незнакомая девка, не липяговская. Гимнастерка на ней военная, юбка грубого сукна колом вся топорщится. А глаза — ничего, веселые, и волосы светлые, как у Пашки, по-мальчишески коротко остриженные.

«Может, сестренку на фронте встретил, — подумала Грунька, — он рассказывал как-то, что где-то была сестра у него…»

Пашка снял руки с ее плеч и говорит:

— Познакомься, Груня, Наташа — мой боевой товарищ… Жизнью своей обязан ей…

Груня отпрянула от мужа и уставилась на подругу ту, будто застолбенелая. Знала она, что нехорошо так, надо бы подойти, поздороваться, только сил у нее нет ноги с места сдвинуть. Стоит — руки все в земле испачканы, подол юбки, как бежала, подоткнут, и смотрит на незнакомку. Та тоже, видать, хотела приподняться навстречу Груне, но, видя взгляд ее, поерзала на месте и сказала:

— Всю войну партизанили вместе…

И улыбнулась.

Но улыбка у нее вышла какая-то неискренняя, виноватая.

— А-а… — только и выдавила из себя Груня.

Она еще постояла минуту-другую. Мало-помалу тяжесть от ног отступила, и Груня задвигалась. Пошла в чулан и загромыхала там сначала рукомойником, а спустя немного чугунками. Радость иль горе, а есть надо. Узелок с куском жомового хлеба под телегой в Свиной Лужжинке остался. Вспомнила Груня, что бабы теперь обедают, и почему-то слезы на глазах выступили.

Загромыхала, засуетилась Грунька, занявшись готовкой обеда, будто и забыла про девку. Картошки принесла, почистила ее, сковороду на таганок поставила. Сальца кусочек был припрятан у нее на всякий случай. Порезала его мелкими кусочками да туда же его, на сковородку, вместе с картошкой.

Пашка тоже суетится, не сидит на месте. То с подружкой боевой о чем-то шепчется, то в чулан к Груне зайдет.

— Грунь, ты чего, будто и не рада?.. Ладно тебе с загнеткой возиться, у нас там есть кое-что…

«У нас!..» — уловила Груня, и снова синь туманная заходила кругами в глазах: «Боевой товарищ!..», «Жизнью обязан…», «Всю войну вместе…» Знаем мы этих фронтовых подруг! Вон Стахан рассказывал бабам: была у него тоже фронтовичка одна… Не знал, как отвязаться. В госпиталь к нему ездила… «Подруга!»

А Пашка уже убежал из чулана, там, в избе, громко разговаривает:

— Грунь! А куда ты мой детекторный приемник дела? — И тут же спешит пояснить той, другой: — До войны я сам смастерил детектор… Все станции Европы принимал…

Груня вздохнет только: не заглянул в ушат — есть в нем вода или нет? А о наушниках — будь они неладны! — вспомнил. Сначала она подумала, что за войну Пашка поди совсем отвык от хозяйства и к колхозному делу несподручен будет. Но тут же усмехнулась: он никогда и до войны хозяйством не интересовался. Жил себе, щебетал, на гармошке поигрывал да про кино девкам всякие побасенки рассказывал.

И теперь нисколько не изменился.

— Выбросила детектор-то, Грунь?

— Ребята баловались…

— Ну, ничего… Я себе такой приемничек отхватил — закачаешься!

Стукнула крышка чемодана, и Груня краем глаза увидела, как Пашка выставил на лавку большую лакированную коробку.

— Грунь, а розетка где?

— Вон, под потолком…

Глянул Пашка: под потолком лампа керосиновая закоптелая висит. Понял, что электричества в избе нет. Сделал удивленное лицо.

— И-и-эх! Ли-пя-ги… — сказал он.

И, нисколько не огорчась этим, стал напевать веселый мотив и, посвистывая и пумкая, кружиться по избе. Был он в солдатских галифе, вылинявших, но чистых и наглаженных. Такая же стиранная-перестиранная гимнастерка висела на крюке, над коником. Снял, видать. Исподняя рубаха белая, с тесемками вместо пуговиц, велика была ему, и, когда он кружился, сзади горб мешком надувался.

«До этого-то ты всегда был мастак!» — подумала Груня, посматривая от печки на танцующего Пашку. А тот бегает от стола к чемодану, банки с консервами достает и вино в бутылках, разноцветными бумажками запечатанных.

— Командуй парадом, Ната!

Фронтовая подруга как ни в чем не бывало — за хозяйку: консервы ножом открывает, по тарелкам все раскладывает.

— Груня-я, кончай суету! Есть охота.

Груня вышла из чулана со сковородой жареной картошки. Стаканы принесла. Ручник старинный, самотканый достала из сундука, Пашке подает.

Обычай таков.

Сели.

Детей некормленых Груня с краю стола посадила. Мужа — в вышний угол. Девка пристроилась рядом на лавке. Сама Груня села на скамейке, чтобы удобнее было к печке бегать, никого не беспокоя.

Смотрят ребята на шпроты и на мясо, выложенные из консервных банок, и брать боятся. Защемило сердце у Груни: щей им миску налила, одну на всех, и они привычно застучали ложками.

Павел не заметил этого. Он занят был — вино разливал в стаканы.

Налил, встал, поднял свой стакан и к Груне через стол тянется:

— Ну, друзья, со встречей!..

XIII

Чокнулись, выпили. Павел выпил весь стакан, боевая его подруга — половину, а Груня лишь пригубила для виду. Пашка укоризненно покачал головой:

— Нехорошо, Грунь!..

Груня снова взяла стакан, отпила несколько глотков.

И горше сивухи показалось ей дорогое заграничное вино. От обиды. Оттого, что не такой, думалось, будет их встреча.