Липяги. Из записок сельского учителя

Нина ко всем обращается на «вы» и всем говорит: «Будьте добры!» «Будьте добры, Николай Савельевич, не у вас ли классный журнал?», «Андрей Васильевич, будьте добры, — указку…» Нина учительствует у нас уже второй год, и я успел заметить, что держится она ото всех на некотором расстоянии. Нина — хороший учитель, но она, наверное, была бы и замечательным врачом — с ее тактом и самообладанием.

Вот эта строгость ее и эта сдержанность меня волнуют. Вспомнив о Нине, я уже не могу сидеть спокойно. Закуриваю и принимаюсь вышагивать из угла в угол. На миг показалось даже, что стоит только повернуть голову, как я увижу Нину, там, в углу, возле умывальника…

16

Недели две, а то и более, никто не мешал моим вечерним занятиям. Я привык к этому. Мне казалось, что по-другому и быть не может. Но вот однажды, когда я пришел за лампой, в ответ на мою просьбу сторожиха развела руками.

— Нетути лампы, — сказала она. — Нина Алексеевна забрала. Родители там… судачит с ними…

Ничего не поделаешь. Я направился вверх по темной лестнице. В дальнем углу коридора, на втором этаже, светился огонек. Из-за двери пятого класса слышен голос Нины. Я приоткрыл дверь. За партами сидели родители учащихся, и Нина с ними беседовала. Класс был ярко освещен — горело три или четыре лампы. Я извинился и сказал, что мне нужна лампа.

— Будьте добры, передайте Андрею Васильевичу лампу…

Кто-то из мужчин, сидевших поблизости, взял трехлинейку и вручил мне.

В учительской я снял пальто и, открыв форточку, закурил. «Нина рядом! Зайдет или нет?» Работа не шла в голову. Я ждал, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. Наконец послышались голоса. Все ближе и ближе. «Зайдет… зайдет…» Но вот голоса и шарканье ног начали понемногу глохнуть, затихать; еще некоторое время доносилось поскрипывание деревянных ступенек лестницы — и все.

«Ну что ж!..» — вздохнул я. В самом деле: почему она должна была зайти? Поднявшись из-за стола, я принялся сновать взад и вперед по комнате. Вдруг слышу, скрипнула дверь. Оглянулся — в дверях Нина.

— Извините меня, Андрей Васильевич, я совсем забыла, что вам нужна лампа.

— Спасибо, Нина Алексеевна: мне достаточно одной.

— Будьте добры, возьмите! Мне все равно надо помыть руки. Они ужасно пахнут керосином.

Я повесил ее шубку на вешалку. Затем взял у нее лампу. Она спросила, что я делаю в учительской по вечерам.

Я сказал.

— Разве у вас негде заниматься дома? — спросила она, направляясь к умывальнику.

Я стал рассказывать про нашу избу. Я нарисовал ей картину, с которой вы уже знакомы: отец считает трудодни, младшие братья играют в карты, тут же рядом должен садиться и я проверять тетради. Она слушала меня, чуть наклонив голову, и, когда я кончил, сказала без какой бы то ни было рисовки:

— Вы можете приходить заниматься ко мне.

— Спасибо.

— Будьте добры!

И она рассмеялась.

Мне на редкость было легко с ней. Я сказал ей то, о чем не раз думал: что она была бы хорошим врачом.

— Вы угадали! — отозвалась она живо. — У меня папа врач. Это от него страсть мыть руки.

Шутя я заметил, что, по всей видимости, отец ее старый врач, ибо молодые врачи, как правило, не любят мыть руки, ссылаясь на то, что им некогда. Посмеялись. Незаметно, между шутками, она рассказала о себе. Родом она из Венева. У нее есть сестра и брат — старшие; оба, как и отец, врачи. А она вот стала учителем. И нисколько не жалеет об этом.

В одиннадцатом часу мы спустились вниз, оставили уборщице лампы и вышли из школы. Нина разрешила мне проводить ее.

Когда мы подошли к избе, где она жила, Нина сказала, что хочет восстановить в Липягах библиотеку. У нас была библиотека, но при немцах ее сожгли. Все эти годы между колхозом и сельским Советом шла тяжба: на чьи средства приобретать книги и содержать библиотекаря — за счет колхоза или сельсовета? Нина бралась работать бесплатно. Ей обещали помогать ученики старших классов. Она спросила, нет ли у меня лишних книг. Я обещал завтра же притащить целый мешок.

— Вот хорошо, приносите!

— Обязательно.

Я ждал в ответ «Будьте добры!», но она вздохнула и, протягивая на прощанье руку, сказала:

— Я навсегда запомню этот вечер…

Так началась наша дружба. Возвращаясь из библиотеки, Нина заходила в учительскую, или, как она говорила, на огонек. Часто бывало и наоборот: быстренько сделав все свои дела, я отправлялся в библиотеку. Библиотека — на селе, в клубе. В комнатке, оклеенной дешевыми обоями, холодно. Нина в свитере, в наброшенном на плечи пальто сидит за столом. Возле стола, заваленного книгами, толпятся колхозники.

— Нина Алексеевна, рассказ «Четверть лошади» у которого писателя?

— У Глеба Успенского.

— Есть такая книга у вас?

— Есть. Вы именно «Четверть лошади» хотите или вам дать «Избранное»?

— Я не против и целого трактора… — шутит Николай Корзинкин. — Из таких ручек и «Избранное» проглотишь.

Уж кого-кого, а Николая я никак не ожидал встретить тут, в очереди за книгой. До этого я встречал его разве что в сельмаге да в забегаловке, но и водку он норовит взять без очереди. А тут…