Липовый барон

Не, я конечно, когда меня обворуют, сам тоже буду кричать, но есть же мера! Ну повыл минуту и хватит, лавочка шоу сворачивается. Фартовый уже убежал, где его теперь ловить, так что забудь. Не оголодаешь ты, жирная бабёшка.

* * *

Через полчаса я, не доезжая до рынка с двуногим скотом, заметил продолжение веселья. В узком боковом переулке легко можно было узнать везучего вора. Хотя как сказать…

Малолетка, около одиннадцати лет. Худой. Тело костистое. Длинные руки с тонкими пальцами. На голове что-то непонятное с причёской – зарос. Борода и усы даже не пробиваются. Глаза пронзительные, серые. Одет во что-то непонятное, не с его плеча. Обуви как таковой нет, босой. На щеках веснушки. Понять, пегий он или рыжий, трудно, какая-то смесь цветов.

Лишних слов не было. Вора зажали в подворотне четверо таких же малолеток в рванье. Ну понятно, это передел между своими.

Я, если честно, тоже проехал бы мимо узкого переулка, но чувство постоянного напряга не отпускает меня. Постоянно смотрю по сторонам. Начало приватного разговора я пропустил, но в финале поучаствовал.

Паренька пытались бить, а он, пользуясь узкой кишкой улицы, дрался как лев. Заводилу даже вырубил. Вожак прессовал подшефных в наступление. В руках у них мелькали деревянные заточки. Малолетка ничем от них не отличался, но размахивал кухонным ножиком.

Триста спартанцев, блин! При поддержке пятитысячной армии в засаде, в ущелье против двухсот с лишним тысяч оккупантов. Не-е-е, герои, это само собой. Но и подвиг войск поддержки не надо замалчивать.

В общем, рубился вор, как мог. А тут я нагрянул. Слегка бухой, слегка настороженный.

Чем отличается убийство малолетки от убийства взрослого? Не спорю, что это не очень красиво, им ещё жить и жить, но так получилось. Не я, так они бы сами умерли при переделах.

Любителям классики и Достоевского скажу только, что как-то вы измельчали. В общем, в чём главный посыл «Преступления и наказания»?

Неотвратимость наказания? Чушь!

Муки совести? Чушь!

Плаксивая интеллигенция? Чушь!

А вот не чушь то, что для русских заключается в само собой разумеющемся понятии «совесть»[36].

В других языках такого понятия нет. В восточных языках есть выражение «потеря лица», то есть главное, чтобы не запалили, а так делай, что хочешь.

В европейских языках равнозначного совести термина тоже нет. То, что мы переводим под наши лекала – это огрубление понятий. Европейцам не понять русскую душу уже из-за одного только этого ёмкого термина, а таких же сложных в нашем языке больше десятка.

Светило русской литературы Лев Толстой плакал, когда ему пришлось убить Болконского, потому что так сюжет поворачивался. Ну не мудак ли?!

Нет, ну всё понятно, надо так надо. А зачем оправдываться-то?! Ну хотел показать красоту неба и тщетность бытия после измены Лизы, а зачем врать-то? Отправил бы её отдыхать на воды, и закрутил бы Болконский роман с итальянкой. Так правильнее, жизненнее и без надрыва. Так зачем Толстой оправдывался? Испугался гнёта общественности?

Так вот. Как вам сказать. Я сделал то, что сделал, и сами меня считайте тем, кем хотите. Убил со спины двух малолеток. Это так просто. Удар, ещё удар, и у тебя перед глазами валится вожак, убитый вором.

К чёрту справедливость и романтику. Хотя за первую я любого порву, даже самого себя.

Живёшь не по справедливости, а справедливо тебе умереть – отголосок старого воспитания и мировоззрения. Она не аксиома и не закон. Справедливость – это весы, балансирование на грани морали, совести и законов. Именно законов!

Закон – это не справедливость, это область приказа, вторгающаяся в область морали. Пока живы мораль и справедливость, законы о том, что надо уступить дорогу машине скорой для спасения жизни, не нужны. В некоторых ситуациях справедливость решает просто: бить и потом под суд. В этом и весь Достоевский с его совестью. И главный его посыл вовсе не в трусости и в её муках у студента, а отмороженность главного героя, готового умереть за справедливость.

А как вы хотели?! За свой порыв надо платить! И это правильно! Закон может быть разным, но ответственность твоего выбора справедлива! А что я тут вам философию втираю? Всё равно не поймёте. Расскажу лучше о спасённом.

Парня зовут Улейв. Сопит, потирает ушибы и не знает, чего от меня ждать. Я бы на его месте тоже бы не знал, откуда подлость вылезет. Предложения из серии «а пойдём ко мне домой» тут сразу котируются как тухлые. Ушлым напомню, что долговой рынок рядом, а спрос на пятилетних, которые в двенадцать начинают обслуживать ещё и в спальне, тут очень большой.

Два покойника с моей стороны вроде как положили начало разговора, но парень ещё мнётся и не знает, чего от меня ожидать.

– На колени, юноша! – услышал я свой подбухнувший голос. – Как там тебя?! Один фиг! Нарекаю тебя… Нарекаю тебя Гумусом!

Надо признаться, что парень от моих слов офигел не меньше, чем я в своё время от слов Антеро. Стоял и тупил!

Картинка сюрреалистическая. Четыре трупа у наших ног, паренёк с кухонным ножом в руке и латник в сюрко короля, вещающий что-то с заумным видом.