Липовый чай

Она дернула плечом, не отвечая и брезгливо отстраняясь от танцующих. Садчиков ловко пробрался между дергающимися парами, скрылся за решетчатой перегородкой, на которой висели чахнущие от запахов кухни традесканции. Через некоторое время из-за перегородки показались ножки стола, две официантки втиснули его в промежуток у задней стены, молниеносно накрыли чистой скатертью. Лике подумалось, что их расторопность стоила немало.

Вернулся улыбающийся Садчиков, поставил в бокал розовую гвоздику.

— Будем страдать красиво, — решительно сказал он.

— Воды налей, — проговорила Лика, вдруг обращаясь к нему на ты.

— Воды? — не сразу понял он. Взглянул на гвоздику и воскликнул: — Ах, да!

С полной серьезностью взял бокал с цветком и снова отправился за перегородку, и с такой же серьезностью вернулся — в руке бокал, в бокале вода, в воде розовая гвоздика. Женщины за соседними столиками уже смотрели на него, их взгляды пробежались по Лике и, ничуть не заинтересовавшись ею, вернулись к Садчикову.

Кто-то и тут хотел бы оказаться на моем месте, подумала Лика.

— Так что же мы пьем, Гликерия Викторовна?

Лика поморщилась.

— Правильно, в этом похабном кабаке нужно пить только водку, — сказал Садчиков.

Официантка радостно улыбалась. Лика посмотрела на Садчикова с некоторым недоумением, она не могла понять, что же в нем привлекает женщин. Не найдя ответа в нем, она стала разглядывать тех женщин, которым он нравился, и опять ничего не нашла. Женщины как женщины, хорошо одеты, несколько больше, чем нужно, накрашены, все как всегда. Лика скользнула взглядом по их спутникам, в них тоже ничто не остановило ее внимания, и она не без иронии подумала, что уже слишком стара, чтобы понимать очевидные для всех вещи. Она пожала плечами, повернулась к Садчикову и безмерно удивилась: на этот раз он показался привлекательным и ей. Но это было совсем уж непонятно. Она опять оглянулась на соседние столики, оставила без внимания дам, дольше задержалась взглядом на лицах мужчин, уже раскрасневшихся от спиртного, уже туповатых и громогласных, уже готовых к скандалу и мордобою, и поняла, что Садчиков действительно лучше их, и ее вдруг оглушила нестерпимая жалость к женщинам за соседними столиками, и ко всем другим женщинам в этом зале, и ко всем другим женщинам на земле.

Встретив его вопросительный взгляд, она сказала, морщась:

— Баб жалко…

Он улыбнулся снисходительно, не принимая ее слов всерьез, и с этой снисходительной улыбкой оглядел столики. Лика увидела, что большинство женщин отвечали на его взгляд как могли приятнее и только у некоторых неумело-неприступно деревенело лицо. Лика подумала, что все они, вернувшись из ресторана, не раз будут рассказывать, что сидел рядом один, страшно интересный, и так смотрел, так смотрел, что просто ужас. И Лика поняла, что Садчикову давно надоело это запрограммированное внимание, что понимать и жалеть женщин так, как понимает и жалеет она, он не может, потому что у него иная точка отсчета.

— Да, конечно, — проговорила она. — Вы другие.

— Потому что тебе их жалко, а мне нет?

— Потому что ты меряешь их своей постелью.

— Позволь, позволь! — воскликнул он. — А они?

— И они, — согласилась она. — Но с небольшой разницей. То, что почти для всех вас конец, то почти для всех нас — начало.

— Такова природа, — пошловато сказал он. Быть серьезным на эту тему ему не хотелось.

— Оставь! — воскликнула она. — Природа кончилась на изобретении дубинки.

Он как-то вдруг стушевался, будто испугался ее, и она это сразу ощутила.

— Вот видишь, — сказала она, — даже ты боишься.

— Позволь, позволь! — закричал он. — Чего боюсь?

— Откуда я знаю, чего вы все боитесь! — воскликнула она. — Вам нравится оставаться животными, но мы хотим другого! Мы! Другого!

— Ты просто сумасшедшая! — сказал он, схватив ее руки, которыми она тихо колотила по столу. — Ты сумасшедшая, — повторил он убежденно и с большим интересом. — Ты хочешь сказать, что мы отстали от вас?

— А ты посмотри! Ты посмотри на себя! — показала она в сторону столиков. — Это у тебя сальная рожа, это ты щиплешь за ляжку! Ты! Все они — это ты!..

Он торопливо отпустил ее руки. И тут же усмехнулся, делая вид, что ее слова нисколько его не задевают. А она, пригнув голову к салатам из сельди и зеленого горошка, упираясь в него бешеным взглядом, шипела разъяренной кошкой:

— Вы не отстали, вы деградируете! Вам до сих пор нравится убивать, вы губите землю радиацией и заводскими стоками, вы травите наших детей алкоголем, приготовленным из автомобильных шин! Это вы сумасшедшие! Вы боитесь чувств, боитесь мыслей, боитесь начальства, боитесь самих себя! Вы перестали быть мужчинами!.. Пусти меня! Пусти, я не хочу быть там, где нет мужчин!

Она и в самом деле вскочила и стремительно пошла к выходу. Ей уступали дорогу и смотрели вслед. Женщины смотрели с превосходством: у нас-то ведь все хорошо, не правда ли, милый?

* * *

Муж ждал ее на автобусной остановке.

— Испортился телевизор? — спросила она.

— Где ты была? — воскликнул муж. — Так долго? Я считал, что ты у Никитиных, но Ия Константиновна…