Липовый чай

— А что? Вместе-то веселее, поди. А я сплаваю, фитиль поставлю, авось линишка заскочит…

Лика напряженно вслушивалась в его голос, пытаясь уловить в нем разочарование, намек на что-то тайное, но Петя говорил обычно, с приветливостью и расположением.

Лика шла за Полиной, тайком сжимала полыхавшие щеки. Я развратная баба, сказала она себе. Ему даже в голову не пришло ничего подобного. Будто я и не женщина, подумала она с замечательной непоследовательностью, уже почти обижаясь отсутствием в Пете того тайного, против которого восстала с таким возмущением и от которого торопливо сейчас бежала.

Да что же это?.. — в беспомощности и ужасе воскликнула она. — Я не такая. Я ничего этого не хочу, мне ничего не надо, я не знаю, откуда во мне это!

Подняв голову, она увидала, что Полина остановилась впереди и насмешливо, но, впрочем, нисколько не зло поглядывает на нее. Сверкнули в откровенной улыбке зубы:

— Ну? Чего сбежала-то? От постели-то сенной, душистой? Испугалась, что возревную? Напрасно испугалась, ей-богу! Да хоть бы и пожалел он тебя, жалко мне, что ли?

— Как… пожалел? — пролепетала Лика.

— Да натурально. Как баба мужика жалеет, а мужик бабу.

— Да почему же? Почему меня жалеть нужно?

— Да потому, что у тебя душа не спокойна, подруга.

Лика вникала в Полинин голос, искала в нем иной, недоброжелательный смысл, но голос вполне соответствовал тому, что Полина говорила, и это опять смешало все ощущения Лики.

— Глаза у тебя без света, — говорила Полина, — весь свет у тебя внутрь уходит, чтоб тамошние всякие потемки осветить… — Она глянула искоса. — Потеряла вот, а теперь ищешь. Когда человек в себе ищет, это всегда заметно.

— Странно ты говоришь… — после долгого молчания отозвалась Лика. — У меня и в мыслях про то, чтоб меня жалели, не было!

— Конечно, не было, — засмеялась Полина. — Коли б было, так это уже по-другому называлось бы, тогда и разговор был бы другой!

Лика вполне ясно представила, какой был бы другой разговор, и удивилась, что Полина находит разницу между одним и другим.

— Не понимаю что-то, — каким-то не своим, осевшим голосом сказала она Полине. — Разве может такое, чтобы… Ну, если что-нибудь такое… Чтобы женщина другой позволила?..

— Да отчего же не может? — по-прежнему насмешливо спросила Полина, и Лике непонятно было, серьезно та говорит или разыгрывает в отместку за что-то.

— Да потому что измена! — воскликнула Лика.

— Да какая же измена в том, что один человек другого жалеет?

— Да ты-то хочешь, чтобы твой муж тебя жалел, а не другую?

— Да с чего ему меня жалеть-то, когда у меня сейчас никакой беды нету?

— Но как же тогда? — не понимала Лика. — Вы с ним врозь, что ли?

— Зачем врозь? — рассмеялась Полина. — Мы не врозь, мы нормально. Да это другое вовсе, это семейное!

— Какая же разница? — спешила Лика.

— А такая разница, что то мужик да баба, а то человек с человеком…

Голос Полины звучал все так же насмешливо, но появилось в нем и что-то снисходительнее, словно Лика не понимала совершенно очевидных вещей. Но то, что говорила Полина, было диковато, строилось на какой-то иной логике, и у Лики не хватало внутреннего дыхания не то чтобы согласиться, а даже допустить возможность подобного.

Она зябко поежилась и взглянула на молчаливый, сумрачный лес, окружавший их со всех сторон, и вдруг захотела в город, в свою удобную квартиру, в которой невозможно столь беспокойное смещение понятий, в которой все выверено, избавлено от неожиданности, предопределено и скучно. Ей даже захотелось увидеть своего мужа, потому что захотелось успокоиться и почувствовать себя несколько пресыщенной и имеющей ни к чему не обязывающее право на недовольство.

Дальше шли молча. Лес медленно потухал, только верхние желтовато-голые и изломанные, будто искореженные ревматизмом, ветви сосен светились в затухающе-красных лучах заходящего солнца. От дороги уже тянуло прохладой, эту прохладу неожиданно пронзали теплые запахи то смолы, то фиалок, то скошенной и привялой травы.

Лес расступился, показался поселок, покрикивали бабы, ребятишки гнали коров после дойки в лес, брякали ботала на шеях баранов-вожаков, взлаивали собаки. Полина остановилась, смотря на деревушку с легкой улыбкой, одновременно и насмешливой и размягченной.

— Посидим… — предложила Полина.

Они очистили на земле место от шишек и устроились под сосной на колюче-мягкой подстилке из хвои.

Звуки в поселке никли, заползали в строения, умалялись до неразборчивого бормотания. Прозрачный воздух пополам с тенью и светом недвижно застыл над домами. Вдали бесшумно прополз по железной дороге товарняк. Все остановилось.

Полина, наслушавшись тишины, вздохнула удовлетворенно. Но не поднялась, а показала на крайний дом:

— Вот тот дом, видишь? Сейчас в нем другие живут, а тогда Мария с мальчишками. Двойняшки у нее были, лет по восемь тогда исполнилось…

Полина говорила медленно, ровно, присматривалась к дому, на который показала, словно ожидала снова увидеть в нем и Марию, и двойняшек, и еще что-то, о чем речь была впереди.