Липовый чай

Она лежала на ладонях, и сквозь нее просвечивали пальцы. Цвета играли нежными тонами, и столько было их, что и не сосчитать, пожалуй, и ни в одном не было границы — так незаметно переходили оттенки один в другой. Один конец радуги был гуще, насыщеннее, склонялся книзу многоцветной струей, другой прозрачен до легкости, парил и таял в воздухе. А повыше, отделенная твердой хрустальной чистотой, будто отраженная в горном озере, висела вторая радуга, чуть больше и чуть бледнее первой, тонов и вовсе сказочно нежных.

Всматривался Алексей в радугу самоцветов, и казалось ему, что узнает он ярко-красные, цвета вечерней зари, предвещающей ветер, и розовые, как цветущий на солнце кипрей, сибириты, и печально-фиолетовые аметисты, и нежно-голубые, как первая радость, как лен поутру, лазуриты, и винно-желтые топазы, и едва окрашенный горный хрусталь.

— Не успел… — словно издали донесся до него голос мастера. — С молодости каменья к ней подбирал. Хотел так каменную красу показать, чтоб не было самоцвета, которому бы места тут не нашлось. А вот не успел — третий ободок только начал…

— Да она и так… Зачем третий-то? — не выдержал Алексей, осторожно ставя радугу на стол.

Старик прикоснулся к ней ласковым взглядом, устало прикрыл глаза.

Алексей услышал слабый голос:

— После вечернего дождя… коли воздух чистый… она ведь тройная… Ты уж обещай, Алеха. Сделай, как мне виделось.

— Да разве я смогу? — едва выговорил Алексей.

— Если с чистой душой — то сможешь. Не спеши только. Тут на всю жизнь хватит… Что скажешь-то?

Передохнул Алексей и проговорил:

— Обещаю, Илья Федорович… — и, боясь, что старик не поверит, повторил: — Обещаю…

— Вот и ладно, — успокоенно произнес старик. — Вот и ладно…

Анна Назаровна укутала радугу ватой, обернула тряпицей, положила в коробочку, протянула коробочку Алексею.

Алексей замотал головой, отступил.

Анна Назаровна взглянула укоризненно. Подошла и вложила коробку Алексею в руки. И в плечо легонько подтолкнула к двери.

В ту ночь не мог Алексей заснуть. Обдумывал стариковы слова:

— На всю жизнь хватит…

На одну поделку — всю жизнь?..

Да так ли это? Не ошибся ли Алексей? Не ослышался ли? То ли сказал старый мастер?

Спрашивал так и тут же, без всякого перехода, думал, что на такую работу и жизни не хватит. И зачем он, ничего не умеющий, обещание дал?

А как было не дать?..

И что теперь делать, когда не стало в нем никакой уверенности, когда боится он даже взглянуть на стариково мастерство, чтобы вовсе в себе не усомниться?

Скорей бы уж утро, чтобы пойти и сказать все, чтобы не одному с самим собой быть, чтобы еще хоть какой малости научиться…

Утром пришел Алексей в комнату старика. Остановился у порога и поздоровался.

Старик не ответил.

Спокойно и прямо лежал он, старательно сложив на груди руки.

КОЛОКОЛЕЦ

Музею в городе Сатке

В центре города по одну сторону жиденького сквера стояла церковь красного кирпича, по другую — вздымалась шеренга черных домен металлургического завода. Церковь, как и заводы, была построена давно и прочно. Во время гражданской войны, шквалами прокатывавшейся по Уралу, ее взрывали и белые, и красные, и черные, но она даже не треснула — Демидовы не любили хилых сооружений. В мирные дни, в буйном веселии первой свободы, ее тоже хотели взорвать, чтобы вконец расплеваться со всякой контрой, и выворотили кус полутораметровой стены позади алтаря. Потом дыру заложили кирпичными половинками и превратили церковь в склад. Угодники со сводов спокойно слушали писк мышей.

Напротив церкви по ту сторону пруда, образованного из мелкой горной речушки, в стареньком доме двумя окнами на улицу, жил Беспалов Афанасий Богданович — комсомолец двадцатого года, конник Блюхера, правнук крепостного из деревни, проигранной в карты Демидову петербургским вельможей, потомственный рабочий металлургического завода. В день, когда ему исполнилось шестьдесят лет и когда ждали к обеду всю городскую «красную гвардию», как называли себя старики, мальчишка с улицы, через окно, крикнул:

— Дедушка Федоров помер!

Разговоры оборвались. Чудовищно фальшиво орал патефон. Старики потерянно смотрели друг на друга. Кто-то догадался захлопнуть старый музыкальный ящик, неснятая игла завизжала по пластинке, и стало тихо.

Ушел первый из них. Не в бою, не нарвавшись на засаду, не выданный предателем врагу, — умер дома, в выходной день. Прилег отдохнуть и не встал. Федоров, с которым они гнали белочехов. Федоров, дошедший до Берлина.

И каждый подумал, что настала пора выстраиваться в очередь.

Была тут какая-то несправедливость. Как-то так получалось, что вместе с Федоровым уходили и его дела. Пока Федоров был среди людей, люди помнили если и не все, что он сделал, то многое. Теперь его нет — и нет повода вспомнить сделанное им.

— Нехорошо, — вслух сказал Беспалов.

После похорон он сел за стол на кухне и стал составлять список федоровских дел. Страничка ученической тетради быстро заполнилась. Афанасий Богданович начал другую.