Лирика

Ее мой взор; песчинок нет в песке,

Не смоченных слезой моих рыданий.

Нет здесь в горах ни камня, ни сучка,

Ни ветки или зелени по склонам,

В долинах ни травинки, ни цветка;

Нет капельки воды у ручейка,

Зверей нет диких по лесам зеленым,

Не знающих, как скорбь моя горька.

CCLXXXEX

Свой пламенник, прекрасней и ясней

Окрестных звезд, в ней небо даровало

На краткий срок земле; но ревновало

Ее вернуть на родину огней.

Проснись, прозри! С невозвратимых дней

Волшебное спадает покрывало.

Тому, что грудь мятежно волновало,

Сказала "нет" она. Ты спорил с ней.

Благодари! То нежным умиленьем,

То строгостью она любовь звала

Божественней расцвесть над вожделеньем.

Святых искусств достойные дела

Глаголом гимн творит, краса – явленьем:

Я сплел ей лавр, она меня спасла!

CCXC

Как странен свет! Я нынче восхищен

Тем, что вчера претило; вижу, знаю,

Что муками я счастья достигаю,

А за борьбой короткой – вечный сон.

Обман надежд, желаний, – кто влюблен,

Тот сотни раз испил его до краю.

С той радость как ущерб я постигаю,

Чей нынче в небе дух, прах – погребен.

Амур слепой, ум злостный – все сбивало

Меня с пути, я влекся дикой силой

Туда, где смерть меня одна ждала.

Благословенна ты, что, берег милый

Мне указав, надеждой обуздала

Пыл буйной страсти – и меня спасла.

CCXCI

На землю златокудрая Аврора

Спускается с небесной высоты,

И я вздыхаю с чувством пустоты:

"Лаура – там". И мыслям нет простора.

Титон, ты знаешь каждый раз, что скоро

Сокровище свое получишь ты,

Тогда как мне до гробовой черты

Любезным лавром не лелеять взора.

Счастливый! Чуть падет ночная тень,

Ты видишь ту, что не пренебрегла

Почтенными сединами твоими.

Мне полнит ночь печалью, мраком – день

Та, что с собою думы увлекла,

Взамен оставя от себя лишь имя.

CCXCII

Я припадал к ее стопам в стихах,

Сердечным жаром наполняя звуки,

И сам с собою пребывал в разлуке:

Сам – на земле, а думы – в облаках.

Я пел о золотых ее кудрях,

Я воспевал ее глаза и руки,

Блаженством райским почитая муки,

И вот теперь она – холодный прах.

А я без маяка, в скорлупке сирой

Сквозь шторм, который для меня не внове,

Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове

Любовный стих! Певец устал, и лира

Настроена на самый скорбный лад.

CCXCIII

Коль скоро я предвидеть был бы в силе

Успех стихов, где я вздыхал о ней,

Они росли бы и числом скорей

И большим блеском отличались в стиле.

Но Муза верная моя в могиле,

И, продолженье песен прежних дней,

Не станут строфы новые светлей,

Не станут благозвучнее, чем были.

Когда-то не о славе думал я,

Но лишь о том мечтал, чтоб каждый слог

Биеньем сердца был в составе слова.

Теперь бы я творить для славы мог,

Но не бывать тому: любовь моя

Зовет меня – усталого, немого.

CCXCIV

Она жила во мне, она была жива,

Я в сердце жалкое впустил ее – синьору.

Увы, все кончено. Где мне найти опору?

Я мертв, а ей дано бессмертье божества.

Душе ограбленной утратить все права,

Любви потерянной скитаться без призору,

Дрожать от жалости плите надгробной впору,

И некому их боль переложить в слова.

Их безутешный плач извне услышать трудно,

Он глубоко во мне, а я от горя глух,

И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.

Воистину мы прах и сиротливый дух,

Воистину – слепцы, а жажда безрассудна,

Воистину мечты в себе таят обман.

CCXCV

Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз

Они лишь об одном предмете толковали:

"Она корит себя за наши все печали,

Она тревожится и думает о нас".

Надежды этой луч и ныне не погас:

Она внимает мне из поднебесной дали

С тех пор, как дни ее земные миновали,

С тех пор, как наступил ее последний час.

Счастливая душа! Небесное созданье!

Чудесная краса, которой равных нет!

Она в свой прежний рай вернулась, где по праву

Блаженство ей дано за все благодеянья!

А здесь, в кругу живых, ее безгрешный свет

И жар моей любви ей даровали славу.

CCXCVI

Я прежде склонен был во всем себя винить,

А ныне был бы рад своей былой неволе

И этой сладостной и этой горькой боли,

Которую сумел потайно сохранить.

О Парки злобные! Вы оборвали нить

Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли,

У золотой стрелы вы древко раскололи,

А я для острия был счастлив грудь открыть.

Когда она жила, мой дух отверг свободу,

И радости, и жизнь, и сладостный покой,

Все это обрело и смысл и образ новый.

Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,

Я стоны предпочел во имя той, одной,

И гибельный удар, и вечные оковы.

CCXCVII

В ней добродетель слиться с красотою

Смогли в столь небывалом единенье,

Что в душу к ней не занесли смятенья,

Не мучили присущей им враждою.

Смерть разделила их своей косою:

Одна – навеки неба украшенье,

В земле – другая. Кротких глаз свеченье

Поглощено могилой роковою.

Коль вслед любви, почиющей во гробе,

Ее устам, речам, очам (фиалам

Небесным, что досель мой дух тревожат)

Отправиться – мой час пока не пробил,

То имени блаженному, быть может,

Я послужу еще пером усталым.

CCXCVHI

Оглядываюсь на года былого:

Их бег мои развеял помышленья,

Смел пламень леденящего горенья,

Смел след покоя, горького и злого.

Любовным снам я не поверю снова:

Разбиты оба жизни утоленья:

То – в небесах, а то – добыча тленья;

Приятью мук утрачена основа.

Я потрясен и зрю себя столь нищим,

Что в зависть мне нижайшая судьбина: