Лирика Древнего Рима

5 Там под окошком твоим не завяжется шумная ссора,

Сна не нарушит тебе чей-нибудь страстный призыв.

Кинфия, будешь одна глядеть на одни только горы,

И на стада и поля — бедных уделы селян;

Там никакие тебя соблазнить не смогут театры

10 Или же храмы — твоих место нередких проказ.

Там ты изо дня в день увидишь, как пашут волами

Иль как искусным серпом кудри срезают у лоз.

Изредка будешь носить в часовню убогую ладан,

В час, как на сельский алтарь жертвенный ляжет козел;

15 Ноги затем обнажив, подражать хороводу начнешь ты, —

Лишь бы не видел никто из посторонних мужчин.

Я ж на охоту пойду. Теперь мне нравится больше,

Снявши Венере обет, жертвы Диане носить.

Буду ловить я диких зверей, рога их на сосны

20 Вешать и лютых собак буду натравливать сам;

Но никогда не рискну нападать на львов-великанов

Иль в опрометчивый бой ринуться с дикой свиньей:

Право, довольно с меня отваги, чтоб брать боязливых

Зайцев и, взвивши стрелу, птиц поражать на лету

25 Там, где красивый поток Клитумн[394] осеняет своею

Рощей и моет волной снежное стадо быков.

Ты, моя жизнь, всякий раз, как задумаешь что-нибудь, вспомни,

Что через несколько дней к двери приду я твоей.

Не в состоянье, поверь, помешать ни безлюдье дубравы,

30 Ни клокотанье ручьев, льющихся с мшистых вершин,

Имени чтоб твоего не склонял мой язык постоянно, —

Лишь бы вдали, за спиной, не навредил мне никто.

XX

Что же ты плачешь сильней Брисеиды отобранной? Что ты,

Робкая духом, грустишь, как Андромаха в плену?

Что безрассудно богам моей докучаешь изменой?

Что ты скорбишь о моей верности, сгинувшей вдруг?

5 Так над могильным холмом соловей не поет, заглушая

В Аттике плачем ночным[395] листьев Кекроповых шум;[396]

Так на смятенный Сипил[397] не льются Ниобы тщеславной

Слезы, потоком своим моя двенадцать могил.

Руки мне пусть закуют в оковы из меди тяжелой

10 Или в Данаин чертог тело мое заключат, —

Ради тебя, моя жизнь, разорву я и медные цепи,

И из Данаиной я выйду железной тюрьмы.

Злая молва про тебя стучится мне в уши глухие, —

Не сомневайся и ты в стойкости твердой моей.

15 Матери прахом клянусь, клянусь я родителя прахом

(Горе мне, если солгу: тяжек мне будет их прах!) —

Верным остаться тебе, моя жизнь, до загробного мрака:

Верность единая в нас, будет единой и смерть!

Если бы слава твоя, красота бы меня не пленяли,

20 Так удержать бы могла легкость служенья тебе

Вот уж седьмая давно протекла колея полнолуний,

Как про меня и тебя на перекрестках шумят;

Мне же порой под шумок так ласково дверь отворялась,

Мне удавалось не раз ложе твое посетить.

25 Не покупал я ночей обольщеньями ценных подарков:

Счастье мое создала щедрая милость твоя.

Многим желанна была, но ко мне одному ты стремилась,

Как же забыть я могу нежную душу твою?

Мучьте тогда вы меня, трагедий Эринии, ты же,

30 Грозный Зак, осуди страшным подземным судом;

Пусть в наказанье пошлют мне коршунов Тития хищных,

Пусть мне придется тогда камень Сизифов тащить.

Не унижайся же впредь предо мной в умоляющих письмах:

Верность в последний мой день будет, как в первый, свежа.

35 Правило есть у меня: единственный в мире любовник,

Не начинаю я зря и не кончаю шутя.

XXI

Как же меня этот Панф оболгал тебе в своих письмах!

Пусть же Венера ему, Панфу, за то отомстит.

Но не кажусь ли тебе я пророком правдивей додонских?

Этот красавчик-то твой, — знаешь ли? — он ведь женат!

5 Сколько пропало ночей! Ну, не стыдно ли? Видишь, поет он,

Вольный. Ты веришь ему? Вот и лежишь ты одна!

Стала ты басней для них; и он уверяет нахально,

Будто, хоть он и не шел, ты поджидала его.

Пусть пропаду, коль ему чего-нибудь надобно, кроме

10 Как похвалиться тобой: вот он каков, этот муж!

Некогда странник Язон обманул колхидянку так же:

Выгнал ее, а в дому стала Креуса царить.

Так в свое время провел Калипсо дулихийский любовник:

Он на виду у нее поднял свои паруса.

15 Ах вы, красавицы! Верите всем вы, развесивши уши!

Бросят вас — будете знать цену своей доброте.

Кто же остался с тобой? Ты давно уже ищешь другого.

С первым науку пройдя, глупая, остерегись!

Я же повсюду с тобой, и твой я во всякое время,

Будешь ли свежестью цвесть, будешь ли тяжко хворать.

XXII

Знаешь, вчера у меня на красавиц глаза разбежались,

Знаешь ты, Демофоонт, сколько мне горя от них.

На перекрестках нигде безнаказанно я не топтался,

Вечным соблазном, увы, был для меня и театр.

5 Будут ли белыми там изящно двигать руками

Или на всяческий лад что-нибудь там распевать,

Раны в то время себе глаза мои пристально ищут

Там, где иная сидит, белую грудь обнажив,

Там, где по ясному лбу струятся небрежные кудри

10 И не дает им упасть с камнем индийским игла.[398]

Если ж презрительный взгляд я суровой красавицы встречу,

Потом холодным тогда мой покрывается лоб.

Спросишь ты, Демофоонт, почему же я так увлекаюсь,

Но на вопрос «почему» не отвечает любовь.

15 Руки иной почему себе ранит священным кинжалом[399]

И под фригийский напев бьется, в бреду опьянев?

Каждому разный порок природою дан от рожденья,

Мне же, как видно, судьбой вечно влюбляться дано.

Пусть, как Фамира-певец, ничего не способен я видеть,