Лиса в курятнике

— Хочешь сказать, вру я? — Девица раскраснелась, поднялась, руки в бока уперла. — Вот скажи, вру?!

— Врешь, — спокойно ответил Матвей, от седла отвлекаясь. Правил он его легко, орудуя шилом, будто иная барышня иголкою серебряной. И стежки получались ровные, аккуратные.

Ему бы в шорники идти, да только лошадей Матвей любил больше, нежели людей, не говоря уже о деньгах. И на конюшнях ему, сироте горькому, прибившемуся после Смуты, было хорошо.

Тепло.

Сытно.

Спокойно.

И хотелось, чтоб все так и было дальше, однако же… со словами Матвей не больно ладил.

— Ты ее видел-то? Небось раскрасавица… Сколько лет минуло, а она хоть на день постарела? Нет! Какой была, такой и осталась. А почему? Потому что из других жизнь сосет!

— Дура, — сказал Матвей, поднимаясь.

Спорить он не умел и не любил, да и не видел нужды в том. Девицу притащил Вьюжка, хлопец справный, но безголовый, то ли в силу возраста, то ли уродился он таким, главное, что притащил он ее не разговоры разговаривать, а за иною надобностью, которая с мужиками случалась.

Ишь, слетелись…

— Сам дурак! — Она кинула в него пустою стопкой, но не попала. — Вот увидите! Отравит она царя батюшку… уже отравила, потому и помирает он смертью лютой.

Зафыркали, затопотали кони, беспокойство выражая. И черный жеребец по кличке Лютый — а подходила она ему наилучшим образом — завизжал, поднимаясь в свечку. Это было неладно…

Матвей седло отложил.

Он подошел к девке, которая чего-то кричала, слюною брызгая, и поднял ее за шкирку, так и понес к выходу, хоть и дергалась, плясала, вырваться силясь. Да от Матвея еще никто не уходил. Девицу он кинул далеконько, прибавив:

— Еще раз явишься, скажу, что кони затоптали…

Как ни странно, но ругань утихла.

Поверила?

И правильно. Кони, они дюже пугливые.

— А еще она хочет весь род человеческий извести, — низкий голос старухи заполнял крохотную каморку, в которой и без того было тесновато, а ныне и вовсе не развернуться, ибо набилось в каморку девок столько, что и не сосчитать.

При дворе старуха жила долго, никто и не помнил уже, откуда она взялась. Сперва за свечными кладовыми следила, была аккуратна, степенна и вид имела соответствующий.

За свечами смотрела строго.

Выдавала по ведомости, не боясь ничего, даже гнева высочайшего. Сказывали, будто бы кладовыми ведать она начала во времена далекие, когда иного освещения и не знали, и что тогда была пресостоятельна, ибо брала десятину от огарков, и горе тому, кто отказывался делиться законною добычей. Со старухой и фрейлины спорить опасались.

Правда, те времена давно уж минули, и освещение во дворцах сперва провели газовое, а ныне и вовсе спешно заменяли его электрическим. И оттого власть свою старуха поутратила: свечей ныне закупалось мало, да большею частью сальные, не самого высокого качества, которые доставались прислуге второго, а то и третьего круга. С этих же огарков не дождешься.

Правда, гнать старуху не гнали, платить платили, а еще, сказывали, обращались к ней в иных вопросах, требовавших совета, и не просто совета, а порой и помощи сведущего человека.

Старуха одним отказывала.

Другим помогала.

И была тем довольно-таки счастлива, особенно когда мешочек, который она хранила под пуховой — из кладовых ее императорского величества — периной, пополнялся деньгами. Там рублик, там другой… Денег у нее, говоря по правде, скопилось изрядно. И пожелай престарелая Калерия отойти от дел, ей бы хватило и на домик в приличном месте, и на безбедную спокойную жизнь, но вот… не отпускал призрак бедности. И страх голода… домик что? Сожгут и не заметят.

Сапогами пройдутся по кружевным салфеточкам.

Переколотят фарфор.

А после и старуху никчемную на улицу выкинут. Было уже все, было. Повторять Калерия не намеревалась, но и отказаться от предложеньица, сулившего ни много ни мало, а сто целковых за нужную кровь, не сумела. Кому, как не ей, помнившей еще те времена, знать, в ком этой крови хоть капля да имеется. Она обвела девиц — понабирали дур, потом наплачутся — суровым взглядом и продолжила:

— Суть у нее такая. Любой нелюди человеки противны…

Кто-то охнул.

А собрались на гадания. Она сама-то слушок пустила, что ныне ночь зело подходящая на судьбу гадать, а если у кого копеечка лишняя имеется, то и не только гадать.

Старуха честно раскладывала полированные камешки, читая чужие судьбы. И воск в воду лила, и отшептывала зачарованных, проклятых. После уже, когда разойдется любопытствующее большинство, останутся лишь те, кто помощи просил, она и яйца достанет куриные, с волосом черным внутри. Ох, надобно будет иные способы искать, уж больно слабы глаза стали, тяжко волосья эти совать…

Или вот свечи, в черный цвет крашенные.

Цветочки сухие, безобидного свойства, но что мешает сказать, будто бы взяты они с могилок? Девки любят страхи всяческие.

Нитки.

И прочая в чародейском деле нужная мелочовка. Кому венец безбрачия снять, кому кавалера привадить, кому удачи в жизни. Она всякому поможет, платили бы.