Лиса в курятнике

Что есть, то есть, небось не отмолишь, не откупишься. Да с ними, бедолажными, под горячую руку попавшимися, Басурман после встретится, на небесах. И там уж прощения попросит.

Может быть.

Он сам не заметил, как выбрался из темных глухих переулков на Княжью дорогу, а уж с нее свернул туда, где начинались дома приличные. И остановившись у одного — а ведь и сам он мог прикупить не хуже, небось хватило бы и на дом белокаменный в три этажа, и на прислугу, и на выезд красивый, — залихватски свистнул. Примолкли псы, и сторож взялся за трещотку. А Басурман с легкостью перемахнул через кованую ограду. Только заклятье охранное опалило щеку.

Столько лет прошло, а ничего нового не придумали.

А еще, казалось бы, серьезный человек, не последний в ведомстве полицейском.

Басурман легко пересек сад, и огромные волкодавы не посмели приблизиться, чуяли, что не справиться им с человеком, в котором изрядно было крови звериной. Впрочем, о том Басурман предпочитал не распространяться. Он, выпустив когти, с легкостью вскарабкался по плющу и, уже забравшись на балкончик, вновь свистнул.

— Да слышу я, слышу, — пробурчал надворный советник Истомин, позевывая. — Чего разошелся?

— Мало ли. — Басурман окинул фигуру старого приятеля насмешливым взглядом. — А я гляжу, тебе чины на пользу пошли… ишь, с каждым разом все солидней и солидней выглядишь.

— А ты как был оборванцем, так и остался…

— Кому-то ж надо…

— Выпьешь? — Из-под полы халата надворный советник извлек флягу. — Отменнейший коньяк…

— Воздержусь. Сам знаешь…

Та, иная натура, была слишком уж жива, а потому требовала неустанного контроля, ибо попусти, и… всякое случится. В прошлом и случалось, и тем Басурман не гордился.

— Знаю, знаю… ишь ты… а будто и не стареешь. Кровь?

— Кто ж знает… старею… скоро отойду.

— Насколько скоро? — Истомин хоть и гляделся этаким изнеженным барчуком, а слушать умел, и главное, слышал правильно.

— Может статься, что и на днях… на вот. Моим сунули, чтоб по городу разнесли. Я особо ретивого попридержал, да только чую, тем, кто им платит, не по нраву придется. И мои многие шумят… волчата подросли…

— Не удержишься? — Истомин листочек взял, очочки на нос напялил, пробежался взглядом и сплюнул. — Вот же ж…

— Не знаю. Попробую, но чую, полыхнет скоро. Если вдруг…

— Не переживай. Позабочусь. И об этих тоже… может, тебе того… сгинуть куда?

Сгинуть-то можно, только вот свои ж не поймут, случись возвращаться, многие это исчезновение припомнят… нет, надобно иначе. И Басурман покачал головой.

Взяли его у самого Марушкиного дома, где ждали, и это было плохо: стало быть, знали и про Марушку, и про дочку. Он сперва почти поверил, что это обыкновенные пьянчужки: пахло от них самогоном, терпко, резко. И пожалуй, именно эта резкость и насторожила.

Басурман остановился.

Шагнул было назад.

И получил удар в спину. Клинок пропорол и старую куртейку, к которой вор привык за годы, и рубаху, Марушкой шитую, вошел в бок, разворотивши печенку. А второй и под ребра.

Он и осел мешком…

Чтобы прийти в себя от холодной воды. Тело, изменившееся, не желало умирать. Оно само затянуло смертельные для человека раны, одаривши лишь болезненной судорогой. Басурман опустился на дно реки, илистое, грязное, сохранившее немало тайн, и там уже, извернувшись, разодрал путы, к которым привязали каменюку.

В груди жгло.

Да и силы, пусть и отцовской дурной крови, небесконечны. И он оттолкнулся, поплыл, а уж после, вынырнув, затаился, благо ночь стояла подходящая, черная, что кофей, до которого Басурман охотником был. У моста скинули. И хорошо. Он прижался к осклизлой опоре, вслушиваясь:

— И чего теперь? — Этот голос он узнал. Войня, из молодых да рьяных, вор удачливый, но рисковый чересчур, за что и пострадает, мнится.

— Теперь покажи всем перстенечек…

Басурман пошевелил обрубком мизинца. Ничего, отрастет через годик-другой… а может, и к лучшему? Войня не смолчит, похвастает, что одолел старого волка, решит, что на место его сядет, да только небось не подумал, что этаких желающих множество сыщется. И если Басурмана побаивались откровенно — слухи про таланты его ходили самые разные, а неверующих он скоренько разубеждал, стоило клыки показать, — то Войня был обыкновенен.

А значит, недели не пройдет, как получит он в бок перо.

Или свинчаткою в голову…

Впрочем, Басурману ли с того переживать? Он пощупал бок. Раны затягивались стремительно, но вместе с ними приходил голод. Наклонившись, он похлебал водицы. А Таранька, оказывается, не просто мелкий домушник, но подлюка отменнейший… проследил, подговорил.

— И главное, тебя поддержат…

Дружку старинному о переменах сообщат к утру. У него свои пригляды имеются, а вот к Марушке поспешать надо. Если знают про нее, то не оставят в покое. Басурман и поспешал, впрочем, не настолько, чтобы упустить огромного дворового кобеля.

Вкус чужой крови привел в чувство.