Лиса в курятнике

— Доброго дня. — Лизавета остановилась у лавки, и Авдотья лениво открыла глаза. Ее шляпка, украшенная полосатыми ленточками, лежала на коленях, туфли валялись здесь же, на траве, а на чулках виднелись прилипшие травинки.

Кажется, не одна Одовецкая полагала прогулки по траве полезными для здоровья.

— Доброго. — Авдотья подвинулась. — Садись… тут хорошо. Птички поют.

— Бабочки порхают.

— Ага…

И замолчала.

А Лизавета неловко спросила:

— Что-то случилось?

— Случилось, — не стала отрицать Авдотья. — Вчера я едва человека не застрелила… и знаешь, может, за дело. Он в нас камень кинул, только… все одно… тетеревов я стреляла. Волков тоже. На лисиц ездила… лисья охота у нас преотменная. А вот человека чтобы…

— Мне жаль.

Она пожала плечами и призналась:

— Самое поганое, что я вот сижу, думаю и пытаюсь понять, хватило бы у меня духу или нет.

— И как?

— По всему выходит, что хватило бы. И что совесть после навряд ли заела бы. И наверное, это неправильно. Может, прав был папенька, когда говорил, что мне в пансионе расти надобно, а не на границе.

— Поздно уже. — Лизавета платье погладила и отметила, что, несмотря на сходный крой и ткани, Авдотьино было все же сшито чуть иначе.

И сидело неплохо.

— Поздно, — вздохнула Авдотья. — А еще я перетрусила изрядно… представляешь? Повезли нас на кладбище, будто бы разбираться с реставрацией храма. Мол, прошения идут и идут, народ беспокоится… хотя не понимаю. Храм же в ведении церковном, пусть бы они и реставрировали.

Лизавета кивнула, это было тоже непонятно.

— Что мы думали? Походим. Поглядим на эти развалины, запишем, чего сделать надобно. Потом бы смету составили, глядишь, прикинули бы, у кого денег искать. Папенька на это дело всегда купцов потрошит… ну, то есть не то чтобы прямо берет их и того… Уговаривает. Они нам, скажем, купальни построили для простого люду, а отец им — разрешение при этих купальнях иные открыть, платные… всегда договориться можно.

Запел соловей.

Днем?

Или, может, тутошние соловьи по иному распорядку живут?

— Нас-то встретили честь по чести, провели, показали… там и вправду надобно ремонт делать, пока крыша не обвалилась. Помню, еще батюшка, такой молодой, серьезный, рассказывал, что, дескать, приход у него бедный, старики одни. В Спасоземский храм привыкли ходить, в другие далече, а там крыша течет. И стены потемнели, и вовсе храм этот вот-вот рухнет. Я писала, а Снежка… она закружилась и… полезли. Я не боюсь, понимаешь?

— Чего не боишься?

Лизавета тоже скинула туфельки, которые перестали казаться такими уж удобными. Ноги затекли, а над пяткою, кажется, вовсе натерло. Надо будет капустного листа попросить, иначе завтра вздуется волдырями белыми.

— Думала, что ничего не боюсь… а тут… как полезло из стен. Мамочки милые! — Авдотья прижала ладони к щекам. — В жизни такого… сердце прямо в пятки. А Снежка крылья распустила, закружилась… и крылья такие белые, лебяжьи. Тут батюшка и заголосил, что, дескать, мы храм осквернили. Я ее за плечо, а эта дуреха не слышит. Идет… из храму. А призраки за нею.

Лизавета представила этакую картину и… от души пожалела, что не была там. Вот бы снимок получился преотменный, и главное, в тему-то… или написать? Про конкурс-то скучно выйдет, даже если покрутить, что девиц благородных отправили по местам, от благородства далеким. Благо доклады она все ж выслушала…

И про императрицу, которая хоть во дворце живет, но все одно о простых людях печется куда больше, нежели власти местечковые.

— И с могил стали подыматься… а там люди. Кто-то заверещал… Дашка, дуреха, сомлела со страху. У меня самой коленки трясутся. Батюшка верещит дурным голосом… потом кто-то камнем кинул, вот тут-то я и очуняла. Поняла, что еще немного, и сметут, благо револьвер при мне был.

— А ты его…

— Привычка, — повинилась Авдотья. — У нас там без оружия не больно погуляешь. Я и пальнула со страху в воздух. А после сказала, что если батюшка не заткнется и людей не успокоит, то… его на тот свет отправлю.

Она тяжко вздохнула.

— Думаешь, жаловаться будут?

— Будут, — уверенно сказала Лизавета и взяла подругу за руку. — Но и пускай… ничего они не добьются.

— До тетки точно дойдет… а она папеньке отпишется…

— И что?

— И ничего. — Авдотья мазнула ладонью по глазам. — Ты права, ничего… я живая, Снежка тоже. И души отпустила, сказала, что крепко их привязали.

Она потянулась за туфлями и, надев их, добавила:

— А еще сказала, что за Одовецкой много стоит, только над ними у Снежки силы нет. Так что передай там, пусть побережется.

Лешек разложил бумаги на столе.

Кабинет его, на самом деле преогромный, выходящий окнами на реку, по которой все так же степенно и неторопливо ползли крохотные пароходики, казался небольшим. Во многом происходило это из-за шкафов из красного дерева. Выполненные массивными, они давно уже, еще до появления цесаревича, сроднились с этими, дубового колера, стенами. Поистерлась слегка позолота на ручках, поблекли надписи. И лишь черный бюст папы римского, стоявший в кабинете еще со времен Смуты, казалось, был не подвержен времени.

Пара колонн уходила в узорчатый потолок.