Лисавета Иванна велела кланяться

— Еще бы! — оживился офицер. — Всё из—за нас! Всё мы! Но, дайте срок, посмотрим и на вас! Нет, это уже другие посмотрят, не мы. Нас—то уже, почитай, никого почти и не осталось. Теперь на нас можно валить всё, что ни попадя… А знаете, что я вам скажу? А ведь я ничего дельного не могу вам посоветовать. Я, знаете, за эти двадцать лет совсем не поумнел. Так и другие, из тех, что остались, я думаю, сейчас такие же. А какими мы были тогда? Мы что, искали для себя? Нет. Мы и так имели тогда все, что желали… Но если у тебя есть совесть, и ты видишь, что твой народ живет хуже скотов, что власть продажна, суд безнравственен… Я был представлен Обществу за год до выступления. Мы были молоды, восторженны, мы знали — армия на нашей стороне… Да мы и сами были армией! И всё казалось очень просто: царь отрекается, мы вводим конституцию, даруем землю, вольную торговлю — и уже через год, ну, может, чуть больше, наше многострадальное отечество вливается в содружество цивилизованных держав. И вот… Вот начинается! Штабс—капитан Петров с отрядом егерей берет под стражу государя императора. Вместе с наследником. И сделано это было чисто и четко, никто из государевой охраны не ушел, не доложил, не растрезвонил, так что столица ничего не знает. Только в Сенате паника: где государь? что с ним? как в воду канул! А государь у нас в казармах. Ему представлен манифест, в котором он все свои права на трон дарует народу. То есть никому. Но царь… вот этого мы как—то и не предполагали… царь отрекаться не желает — наотрез! И так проходит день, второй, вот и вторая неделя прошла, вот и третья… И я безвыездно при нем. Время идет, в столице слухи самые безумные; простой народ тоже волнуется. Ждать, понимаем, более нельзя, и ротмистр Гарков — с охраной — отправляется в Сенат. Он говорит: мол, так и так, в столь горький час, когда страна осталась без главы, гвардейские дивизии весьма обеспокоены создавшимся безвластием. Прискорбно, говорит Гарков, что государь исчез вместе с наследником, и, следовательно, правящая династия на них пресеклась. Но жизнь есть жизнь, продолжает Гарков, и чтоб придать уверенности огромной, трудно управляемой стране, ей срочно нужен новый государь, только на сей раз — Конституция. Вот ее текст. И представляет текст. Сенат ответствует: нам должно обсудить. Гарков уехал. А на третий день… нет, ближе к ночи, только Александр приехал… мы узнаем, что в столицу тайно введены надежные пехотные полки, и что назавтра Сенат обнародует манифест о злодейском покушении на императора и о временной передаче всей полноты государственной власти нынешнему председателю Сената, который в дальнейшем будет именоваться князь—регентом, хранителем императорской короны. То есть монархия, по сути, остается.

Офицер замолчал и отложил погасшую трубку.

— Но вы, — нетвердым голосом сказал Егор, — вы первым двинули свою роту на площадь! За вами ринулась толпа…

— Любезный юноша! — печально улыбнулся офицер. — Ну, не я, так нашелся б другой. А само выступление… Все это было предрешено изначально. Да, мы желали конституции. Мы собирались провести судебную реформу, ликвидировать монополию в торговле, оживить капитал, отдать государственные мануфактуры в частные руки, устроить банковскую систему, даровать всему трудоспособному населению равные избирательные права… Но кто нас понимал? Зачем, к примеру, мужику свободная печать? Ведь он неграмотный! И мы учили так: волю — всем, всем — землю, все — равны! Мы думали: потом, уже взяв власть, откроем для них школы, просветим. А вышло что? Верные Сенату войска стояли на одной стороне площади, мы на другой. От нас прошел парламентер — не приняли. Прошел второй — исчез. Мы развернулись в боевой порядок. Они ударили картечью. Я…

— Вы первым крикнули: «За мной!»

— А вы б молчали?

— Я…

— Вот то—то и оно. Мы двинулись в атаку, за нами хлынула толпа, и… Всё перевернулось в один день.

Офицер отвернулся и, глядя в окно, продолжал:

— И если б даже мы не поднялись тогда, то вскоре нашлись бы другие. Страна веками жила в рабстве и бесправии, и накопила в себе столько зла, что все равно когда—нибудь произошел бы взрыв. Народ был обречен на кровь.

— А император? Что с ним?

Офицер нахмурился и нехотя ответил:

— Он… той же ночью. А с ним и наследник. Вот из—за него—то, я думаю, из—за того невинного мальчика, я и не старею.

— Так это вы…

— Нет—нет! Ни в коем случае! Приехал Александр, и я сменился. Мы с Александром говорили до утра. Мечтали… А цесаревич — он причем?! Ему всего—то было восемь лет.

Егор подавленно молчал. Офицер достал из стола пистолет и протянул его Егору со словами:

— Он заряжен.

Егор вскочил и отшатнулся.

— Но отчего же? — удивился офицер. — Ведь вы…

— Нет! Ни за что!

— Тогда… тогда… — офицер медленно встал из—за стола…

Но тут в комнату вбежал Лескей.

— Мажар! — крикнул он. — Убежал!

— Кто, кто? — не понял офицер. — Какой Мажар?

— Да староста, Михайла! — поспешно объяснил Лескей. — Он вот с этим приехал! — и, подступив к Егору, зло спросил: — Что, вынюхали, гады? Я… — и уже было замахнулся…

— Не смей! — воскликнул офицер.